Дикси тащила ее домой, и Уилла последовала за ней, ощущая камнем лежавшее под грудиной слово «рухлядь». Как могло случиться, что два усердно трудившихся и живших правильно человека вступили в пятый десяток фактически нищими? Она сердилась на Яно за провалы, понимая при этом, что ее гнев не выдерживает критики. Несколько неудачных попыток обрести надежное постоянное место работы? Это не его вина. Огромное количество преподавателей, пытаясь строить карьеру, вынуждены были всю жизнь скитаться из города в город в поисках постоянных штатных должностей. Это был новый класс образованных кочевников, растивших детей, по сути не зная ответа на вопрос, где те будут расти. Во временных, сменяющихся одно за другим жилищах, с родителями, работавшими не покладая рук, – вот где. Выполняя домашние задания в коридорах, пока родители сидели на заседаниях кафедр. Играя в пятнашки с отпрысками физиков и искусствоведов на лужайках перед домом какого-нибудь декана, пока взрослые потягивали дешевое шабли и по-дружески обменивались жалобами на руководство. И вот Яно безропотно согласился на должность простого преподавателя, которая была оскорбительна для человека его квалификации. Как единственному кормильцу семьи ему следовало выдать документ, освобождающий его от получения дурных новостей во время управления автомобилем.

Раньше это было неважно. Имея поддержку в лице матери, Уилла избавляла Яно от тягот, предоставляя ему быть веселым, сексуальным, не думающим ни о смерти, ни о налогах, приносящим ей цветы, сорванные у соседей, а однажды выбросившим жавшие ей туфли из окна автомобиля по пути на официальный прием у проректора. Нельзя же ожидать, что теперь он мгновенно станет другим человеком. Кризисным управляющим всегда была она, он же оставался вечным уклонистом. Бракам, как кровеносным сосудам, свойственно затвердевать с годами, а их с Яно браку более тридцати лет. Вот и сегодня вечером он войдет в дом, как порыв теплого воздуха, прежде чем переодеться, зайдет в кухню поцеловать жену, и до ужина у них не будет возможности поговорить.

В общем, придется ей сбросить свою бомбу на всех сразу за столом. Все они люди взрослые и имеют право разделить ее тревогу по поводу дома, который грозит рухнуть им на головы. Старик Ник со своим кислородным баллоном и оголтелым презрением к «государству всеобщего благосостояния» будет особенно уязвим в перспективе бездомности. А вот Тиг, вероятно, разожжет костер и станет плясать во дворе, наблюдая, как кирпичи сыплются на землю. Уилла безуспешно пыталась понять этические принципы дочери, но крушение любой устоявшейся конструкции всегда казалось их неотъемлемой частью.

Прогноз Уиллы на вечер испарился без следа, когда она кипятила воду для спагетти. Яно, поцеловав ее, исчез в спальне, как и предполагалось. Но вскоре вернулся в кухню с потрясенным видом и телефоном в руке. Уилла давно хотела поговорить с ним об этой его привычке отвечать на ее звонки и текстовые сообщения, но сейчас момент был явно неподходящим – телефон, казалось, жег ему руку.

– Что? Это Зик? – спросила она, отпрянув.

Муж кивнул с непроницаемым выражением лица.

– Он пострадал? Господи, Яно! Что?

Яно положил телефон на кухонную стойку, и Уилла подняла его дрожащей рукой.

– Алло!

– Мама, это я.

– Господи, Зик, с тобой все в порядке? А с ребенком?

Зик плакал. Задыхался. Он был в таком отчаянии, какое никак не вязалось с ее рассудительным, уравновешенным сыном. Уилла ждала, не замечая, что не дышит.

– С ребенком все хорошо, – наконец выдавил он. – Это Хелин.

– Какое-то осложнение после кесарева сечения? Такое случается, милый. Ее забирают обратно в больницу?

Яно смотрел на нее скорбно, качая головой. Его лицо по контрасту с темной, аккуратно подстриженной бородкой казалось пугающе бледным, и застывшее на нем выражение сбивало с толку. Уилла повернулась к нему спиной, вслушиваясь в молчание сына, собиравшегося с духом.

– Мама, Хелин мертва. Она умерла.

– Боже! Как?

Молчание длилось так долго, что она подумала: уж не счел ли он грубостью с ее стороны подобный вопрос? Ее мысли бились, как пойманная птица.

– Она наглоталась таблеток, – произнес он. – Убила себя.

– У вас в доступном месте валяются таблетки? Когда в доме ребенок?!

– Он еще не дотягивается ни до какого места, доступного или недоступного, мама.

Упрек отрезвил Уиллу, вернув ее на твердую почву.

– Ты звонил в девять один один?

– Разумеется.

– Извини, я просто… Я в шоке. Когда это случилось?

– Сейчас который час? Я вернулся домой примерно без четверти шесть. Она еще здесь.

– Кто?

– Хелин, мама. Она умерла в спальне. У нее во рту трубка. Дыхательная. Они пытались реанимировать ее, хотя, как я понимаю, это было безнадежно. Сказали, что им надо уезжать, а трубка должна оставаться, пока коронер не выдаст заключение. Меня это возмущает, она растягивает ей лицо, оно потеряло форму и выглядит так, будто ей больно. Понимаю, что глупо сейчас об этом беспокоиться.

– Значит, «скорая» приезжала. Они еще там? Что сейчас происходит?

– Они уехали. У них очередной вызов. Срочный. Сейчас явится коронер, потом машина из морга, чтобы увезти тело. «Скорая» дала мне номер телефона.

– Ты там в квартире один?

– Я с Алдусом.

Господи, вспомнила она, Алдус! Всего несколько недель от роду – и тут такое!

– Я сижу на кушетке, – объяснил Зик, которому теперь, казалось, хотелось выговориться. – Он лежит рядом со мной, спит. Наверное, обессилел, так долго ожидая… Он был голодный. И испуганный. Господи Иисусе! Он ведь даже не узнает свою мать. Как это может сказаться на человеке?

– Не будем сваливать все в одну кучу. Сейчас самое главное – чтобы ты не оставался один. Как только положишь трубку, позвони кому-нибудь. Я не имею в виду коронера, я хочу, чтобы с тобой находился кто-нибудь из друзей. Боже, бедные родители Хелин. Сколько времени им понадобится, чтобы прилететь в Бостон?

Звук, вырвавшийся у него, напугал Уиллу – какой-то звериный стон. Они ведь еще и не подумали, как это будет ужасно – позвонить ее родителям.

– Хочешь, я сама с ними поговорю?

– Вы ведь даже не знакомы. Каково им будет услышать подобную новость от совершенно чужого человека?

– Хорошо, только, пожалуйста, позови кого-нибудь побыть с тобой. Тебе предстоит масса дел. Когда умерла мама, я была в таком шоке, что не могла сообразить, что нужно делать в первую очередь. У тебя есть какие-то соображения насчет… чего бы она сама хотела?

Уилла слышала, как прерывисто дышит Зик, каждый вдох захлебывался рыданием, словно не желающий заводиться двигатель.

– Мы не говорили об этом, мама, – выдавил он. – Как только возникала тема смерти, я сам прерывал ее, умолял не делать этого.

– Что ты имеешь в виду? – Уилла повернулась, но Яно уже ушел. Она добрела до двери и заглянула в гостиную. Тиг играла в нарды с Ником, чтобы он не закатил истерику в ожидании обеда. Они составляли немыслимую пару, сидя за столом друг против друга: эфемерная Тиг со своими упругими дредами – и грузный неуклюжий Ник с кислородными трубками, стискивающими его щеки в постоянной гримасе.

– Сегодня утром, казалось, с ней все было в порядке, – продолжил Зик. – Вчера Хелин возила малыша на очередной осмотр и вернулась успокоенная, врач сказал, что у него все хорошо. Он прибавляет в весе. Сегодня она собиралась вывезти его на прогулку в коляске. Мы еще пошутили, мол, не требуется ли ей руководство для пользователя, чтобы знать, как с ней управляться.

Уилла подивилась связности его речи. Люди по-разному ведут себя в критических ситуациях – ей довелось освещать достаточно много преступлений, чтобы знать это, – но их поведение чаще всего отличается в этих случаях от обычно им присущего. Этот же отчаянно несчастный, но рассудительный мужчина на другом конце связи, ее сын, был как древесный ствол, лишенный коры. Уилла увидела, что вода для пасты выкипает, и выключила конфорку.

– Ты сказал «когда возникала тема смерти», ты умолял ее не делать этого. Что ты имел в виду, Зик?

– Я даже не поцеловал ее на прощание, мама. То есть, возможно, и поцеловал, но неосознанно. Не могу даже вспомнить. Это так грустно.

– Хелин угрожала самоубийством?

– Ей не надо было прекращать пить антидепрессанты. Мне не следовало соглашаться с этим. Никто не должен был ей их запрещать.

– Не вини себя. Не тебе было решать. Это представляло опасность для ребенка. Что она раньше принимала?

– Пароксетин. Говорили, что именно от него Хелин должна отказаться. Пробовали заменить сарафемом, точно не помню. После первого триместра беременности ей оставили кое-какие препараты, но они не действовали, у нее начиналась ломка. Страх сделать что-то не так парализовал ее. На всех этих препаратах есть предупреждение в черной рамке о побочных эффектах, мама. Как она могла видеть себя в зеркале беременной и принимать подобные препараты? Черная рамка – это высшая степень опасности, вроде «курение является причиной рака».

Уилла словно ощутила тяжесть грехов Хелин, которые ей следовало простить. Постоянное нытье во время беременности, апатию.

– Мне очень жаль. Представляю, как тебе было трудно.

– Для нее это было гораздо труднее. Очевидно же.

– Я уверена, что ты не требовал, чтобы она прекратила принимать антидепрессанты.

– Наверное, я слишком многого ожидал от нее? У меня это есть, мама: если что-нибудь кажется простым для меня, я склонен считать, что это просто и для других. Может, Хелин испытывала чувство вины.

– Вероятно, она консультировалась с врачами. Зная Хелин, можно не сомневаться, что она была хорошо информирована.

– Но какой у нее был выбор? Ты не представляешь, через что ей пришлось пройти. Каждый день беременности превращался для нее в ад. Она была одержима страхом, будто что-то идет не так, что ребенок мертв или у него что-либо деформировано. Хелин знала наизусть все побочные воздействия СИОЗС^[6] на исход беременности. Анэнцефалия – это когда ребенок рождается без мозга. Эмбриональная грыжа – когда кишки вываливаются сквозь отверстие в нижней части живота. Мог родиться монстр. Она просто не хотела этого.

– О чем ты говоришь! Разумеется, Хелин хотела ребенка.

Уилла допускала, что это он не хотел ребенка. Зик, в годовалом возрасте отказавшийся от всех игрушек, начисто лишенный вредных привычек ребенок, возникший из хаоса жизни своих кочующих родителей, вряд ли радовался тому, что упорядоченное течение его жизни будет нарушено появлением незапланированного ребенка. Она не верила, что он пренебрегал противозачаточными средствами. Говорят, мальчишки есть мальчишки, но у нее был только один, и такой, который всегда поступал правильно. Они с Яно не ратовали за аборт, но рассматривали эту беременность как долг, возложенный на их сына, если не как западню. Между собой они устали перебирать разные варианты. Но ни в одном из их предполагаемых сценариев Хелин никогда не отводилась роль партнера, который просто не хочет иметь детей.

Уилла попыталась представить Зика в его квартире.

– О боже! Это ты… ты нашел ее?

В дверях появилась Тиг, с широко раскрытыми глазами, до боли маленькая, в своей мешковатой одежде, с короной волос, торчавших вокруг головы, – точь-в-точь карикатура под названием «Шок». Должно быть, что-то донеслось до нее в соседней комнате, остальное она прочитала по лицу матери.

Уилла указала ей на пачку пасты и банку соуса и подняла брови. С этой дочерью ни одно желание не исполнялось легко. Отходя от плиты, она ожидала сопротивления, но Тиг сразу скользнула на освободившееся место и принялась готовить обед.

– Да, я, – ответил Зик. – Я вернулся с работы и услышал, что малыш кричит так, что почти задыхается. Это меня разозлило. Не знаю, сколько это продолжалось… Я поменял подгузник, согрел бутылочку, накормил его. Думал, что Хелин спит. Она так много спала все эти месяцы. Поэтому я провел с ребенком около часа, давая ей поспать. Господи, мама! Если бы я вошел в спальню раньше! А если я еще мог ее спасти?

– Когда ты вернулся домой, ребенок надрывался уже давно, значит, Хелин была мертва. Не терзай себя. Прошу тебя, милый. Ты ведь заботился о сыне.

Груз слов, которые произносила Уилла, обрушился на нее, будто удар под дых, наверное, она непроизвольно вскрикнула, потому что Тиг испуганно оглянулась. Уилле пришлось приложить усилия, чтобы, слыша голос сына, оставаться на ногах, а не осесть на пол, подтянув колени к груди. Ее исполненный чувства долга, подающий надежды сын теперь должен будет изо дня в день заботиться о своем сыне, погрязнув в тоске родителя-одиночки. Злость на мертвую Хелин, словно кислота, подступила к горлу. Бесполезная злость.

Тиг наблюдала за ней с видом доброй феи, покачивая ложку, как волшебную палочку, на кончиках пальцев. У нее за спиной булькала вода в кастрюле. Закрыв глаза и заставив свой голос звучать спокойно, Уилла произнесла:

– Я смогу приехать к утру.