Она пребывала в растерянности, глядя со стороны, как сын увязает в трясине горя, и не зная, как утешить его. Но ее место было здесь, хотя Уилла уже и не помнила, когда они проводили больше часа наедине, только вдвоем. Во время семейных встреч ссоры между братом и сестрой и кипучий энтузиазм Яно буквально высасывали весь кислород. Эти тихие дни в квартире Зика были иными. Уилла никогда не согласилась бы с предположением, что она предпочитает сына дочери, но никаких сомнений в том, кого из них любить проще, у нее не возникало. Легко родившийся, легко взрослевший, Зик вырос очень похожим на нее характером, Уилла не ощущала преград в общении с ним. Обычно отмечали его сходство с отцом, и в принципе так и было: рослый, широкоплечий, со столь же вызывающим доверие взглядом широко поставленных глаз. «Слеплен по образу отца», – каждый раз при виде Зика ахали греческие родственники, и Уилла не спорила – она любила этот образ. Фигура мужа, появляющаяся в дверном проеме, до сих пор была способна заставить учащенно биться ее сердце. А вот пепельно-блондинистую палитру Зик унаследовал от Уиллы, как и внутреннее содержание – красивое греческое изваяние с полученным от матери бледным саксонским чувством долга внутри.

Тиг была полной противоположностью: маленькая, тонкокостная, как Уилла, с такими же высокими бровями и заостренным подбородком, но темными глазами, глядевшими из нутра, кипевшими отцовской энергией. Они с детства называли ее Антси, потому что имя Антигона больше подходит свидетельству о рождении, чем живому ребенку, – ничего удивительного для Уиллы. Прозвище соответствовало как нельзя лучше: эта девочка была непоседой^[10]. В старших классах она пыталась заставить друзей называть ее Антигоной, но те сократили имя до Тиггер, а потом – до просто Тиг. Теперь никто не называл ее Антигоной, разве что иногда Яно, который нес ответственность за это имя и все еще пытался держать марку.

Уилла очень скучала по Яно, однако не звонила домой со дня похорон. Слишком многое надо было ему рассказать, но Яно, похоже, сознательно противился тому, чтобы узнать это. Он искал подтверждения в духе греческой трагедии своей мысли, что эта беременность была плохой идеей, между тем здесь имелся живой Алдус, которого поселили в гостиной, где стояла его колыбель и где, отодвинув телевизор, поместили пеленальный столик. И это была реальность.

Уилла закончила разбирать тумбочку и сразу двинулась дальше. В ванной она пришла в недоумение: зачем красивой девушке двадцати с небольшим лет понадобилось столько омолаживающих кожу средств? На мгновение в голове Уиллы мелькнула мысль: не будет ли слишком неприлично оставить кое-что из этих дорогостоящих ночных кремов себе, но она сразу отказалась от нее и смела всё в мусорные мешки. Флаконы с выписанными врачом лекарствами Уилла, стараясь не читать рецептов, отправила туда же. Зик был во второй спальне, где Хелин, отложив необходимость оборудовать детскую, устроила себе кабинет, и комната по-прежнему, несмотря на рождение ребенка, оставалась кабинетом. Хелин не предприняла ничего, чтобы изменить ее назначение: никаких пастельных тонов или подвесных игрушек – традиционных приятных вещиц, какими обзаводятся будущие мамы, желая прельщать своих младенцев этим миром. В квартире, тонущей в скорби, эта недетская комната показалась Уилле самой невыносимой, вероятно, потому, что ей-то было хорошо известно, что значит нормальное материнство. Именно женщины почти всегда ведут мужчин в младенческий мир, побуждая их серьезно относиться к выбору имени и разговорам о детях. Зик не знал, чего он лишился.

Сейчас он собирал папки с документами, чтобы вернуть их работодателю Хелин, – эти вещи, по крайней мере, были менее личными, чем щетки для волос и бритвы. Уилла постоянно повторяла, чтобы он не занимался ничем таким, что вызывало бы у него слишком тягостные воспоминания, но было ли хотя бы одно занятие, которое их не вызывало? Зик сохранил манеры обаятельного молодого человека, каким и был в сущности: он быстро перехватывал у Уиллы тяжелые предметы, открывал дверцу машины для матери Хелин. Но все это он делал словно во сне. Когда ребенок начинал кричать, казалось, что Зик испытывает облегчение от того, что можно вытащить себя из трясины мыслей о Хелин и обратиться к простым вещам. Единственной радостью в этой квартире было прямое соприкосновение с младенческой кожей, поэтому Уилла сознательно отступала, в основном предоставляя Зику кормить и переодевать ребенка. Она наблюдала, как ее сын становится отцом, баюкая крохотную жизнь в своих крупных руках, низко склоняясь к похожему на розовый бутон личику, но не понимала, действительно ли это любовь, та ошеломленность, какую испытала в свое время она сама со своим первенцем. Работа любви легко разрушается, если на нее в самом начале наползла тень отчаяния. Зик может закончить тем, что станет винить ребенка в своей утрате. Беременность убила Хелин, это факт. Уилла часами старалась отвлечь сына разговорами на другие темы, но его было трудно заинтересовать ими, например вопросом о том, где он собирается жить.

Освободив несколько шкафчиков в ванной, она сделала перерыв и, стоя в дверном проеме, наблюдала, как сын переносит коробки с документами в холл и выстраивает их в линию наподобие товарного состава. Опустившись на колени перед коробкой с книгами, он заткнул четыре ее клапана один под другой.

– Я могу остаться с Алдусом сегодня днем, если тебе надо поехать посмотреть квартиру.

Зик поднял голову и взглянул на нее с выражением, которое смутило ее. Уилла бы назвала его страхом.

– Или поехать могу я, – поспешно добавила она. – Я плохо представляю, чего ты хочешь и в какой части города можешь позволить себе жилье, но, если ты дашь мне указания, я готова провести разведку.

Он сел на пол и, упершись локтями в колени, тяжело выдохнул.

– Мама, я вообще не могу позволить себе жилье. Ни в какой части Бостона. Я думал пожить у Майкла с Шэрон, но они только что прислали мне сообщение. Догадываюсь, что наличие младенца меняет дело.

– Пожить у друзей? – Уилла была ошарашена. Зик ведь не какой-то студент в академическом отпуске, которому нетрудно устроиться у друзей на кушетке. Он – отец.

– Они не сказали прямо, что это из-за Алдуса. Но уверен, представление, устроенное им на похоронах, стало для них предупреждением. Я знал, что прошу о слишком многом.

Уилле понадобилась минута, чтобы осознать сказанное им, в том числе и собственную роль – то, что она не сумела утихомирить Алдуса в церкви. Неужели этим людям прежде было неизвестно, что младенцы часто плачут?

– Это твой сосед по комнате в период магистратуры? – уточнила она. – Ты хотел снова поселиться вместе с ним?

– Да, тот самый Майкл, с кем я планировал открыть свой бизнес. Зик, Майк и Джейк. Майкл женился, я тебе говорил. Они купили дом в Саути^[11], так что места у них полно. Во всяком случае, одна свободная комната найдется. Мы думали, что сумеем вести дела прямо из дома, пока не заработаем на офис.

– И ты спросил, смогут ли они принять на борт тебя с Алдусом.

Вид у Зика был несчастный. Всякий отказ ранит, но этот был уже через край. В ней вспыхнула ненависть к самодовольной паре, оберегающей свой бездетный покой. А еще к Хелин и ее недальновидным докторам и вообще ко всем, причастным к жестокому повороту судьбы, из-за которого ее сын вынужден теперь искать приюта у друзей.

– Вам с Алдусом нужно свое жилье, – спокойно произнесла она. – Вы теперь семья. Мы найдем что-нибудь, что ты сможешь себе позволить.

– Нет, мама. У меня нет никакого дохода.

– Но ты же работаешь на полную ставку!

– Формально моя работа – стажировка.

– Однако ты так много делаешь. Вероятно, ты работаешь усерднее и приносишь больше комиссионных, чем любой другой в твоей конторе.

– Да, но все равно это стажировка. Обычно, если зарекомендуешь себя ценным сотрудником, тебя берут на постоянную службу примерно через полгода.

– Настоящая кабала. Ты и так уже зарекомендовал себя ценным сотрудником. Они должны тебе хотя бы что-то платить. Разве стажерам не полагается стипендия?

– Мне предлагали, но оно того не стоит. Как только меня включат в платежную ведомость, я буду обязан начать выплачивать свой студенческий заем. Мы бы сейчас этого не потянули. Поэтому мы с Хелин решили, что в настоящий момент нам выгоднее жить только на ее доход.

– Хорошо, но теперь ситуация изменилась. Разве нельзя пересмотреть договоренности?

– Студенческий заем все равно никуда не денется.

Уилла никогда не выясняла у него подробностей его долга и тем более боялась узнавать это теперь. Пока Зик был несовершеннолетним, Яно выступал за него поручителем, но с первого года учебы в университете для Зика было делом чести справляться со своими финансовыми проблемами самостоятельно. Она медленно кивнула.

– Сколько?

Сын пожал плечами.

– Более ста тысяч. Около ста десяти.

– Господи Иисусе, Зик! Я и не подозревала, что настолько много. Ты же все время работал.

– Да, за минимальную плату. Моего дохода едва хватало на книги.

Уилла не представляла, как можно вступать во взрослую жизнь в таких кабальных обстоятельствах. Сама она училась на государственной стипендии.

– Мы бы никогда не позволили тебе, если бы знали.

– Так вы и не хотели. Помнишь, как вы изо всех сил старались отговорить меня от Стэнфорда? Но в конце концов папа сказал: ладно, действуй, и я просто… Мне так этого хотелось!

Да, Уилла вспомнила с горечью. Семья тогда разделилась – вечная ахиллесова пята их родительства.

– Я не возражала против Стэнфорда. Просто думала, что, наверное, лучше сделать это через год, переводом например.

– Знаю. Я бы мог согласиться с папиным предложением об участии в программе обмена, как сделала Тиг, и поступить для начала в какой-нибудь захудалый хипстерский колледж.

– Айвинс вовсе не захудалый, это хороший колледж. Хипстерский, согласна. Однако программа обмена была именно тем, что требовалось Тиг. Учитывая ее предыдущий опыт не завершать начатое. Ты – другое дело, ты всегда доводишь всё до конца. Яно говорил, что студентов не загоняют в такую яму, из которой они не сумели бы выкарабкаться. Мы не слишком беспокоились.

Зик посмотрел на нее своими глазами цвета переменчивой океанской синевы. В молодости Уилла рассказывала матери все: размер первой зарплаты, день первого пропущенного цикла. А теперь, похоже, нормой считается держать родителей в неведении. Она никогда не знала, о чем допустимо спросить. Очевидно, что Зик стыдился своих финансовых трудностей.

– Конечно, нам следовало озаботиться.

Он пожал плечами.

– Я в затруднительном положении. Если мне прямо сейчас начнут платить зарплату, положенную в Сэндерсоне на стартовом уровне, я все равно в конце концов окажусь в минусе.

– Ясно. – Когда она сообразила, что ее предложение ушло в песок, она прислонилась к дверной раме, ощутив почти физическое бессилие. Сын все делал по правилам. Как и все они. Уилла и Яно вырастили двоих детей, одного успешного, другую непростую, как считалось. Такова была их история, сколько она себя помнила. Как давно это уже не так?

– А была ли… За Хелин не положена какая-нибудь пенсия от работодателя?

– Мне – нет. Мы не были женаты.

– Ах да. И страховки тоже нет? Возможно, ребенку причитается пособие?

Казалось, упоминание о сыне как субъекте права напугало его. Уилла подумала, что пособие по случаю потери кормильца было слишком смелым предположением с ее стороны; Хелин была иностранкой-резидентом, только что окончившей юридический факультет. Наверное, она недостаточно долго прожила в стране, чтобы иметь все права.

– Прости, что я думаю о практических вещах в такой момент, милый, но…

– Да. Я по уши в дерьме. Притом с ребенком на руках.

– А что насчет страхования жизни? Была, не была она тебе женой официально, ты – ее бенефициарий.

Его взгляд помрачнел.

– Мама, это самоубийство. За него никто не платит.

– Кажется, я об этом слышала. Но разве это справедливо? Это похоже на…

– Наказание?

– Я хотела сказать – игнорирование фактов. Хелин умерла от депрессии – фонового заболевания, вызванного беременностью, – и действий акушеров-гинекологов, которые больше заботились о ребенке, чем о матери.

– Подобный аргумент выдвинуть можно, но не сомневаюсь, что у страховой компании опытная команда юристов, которая его благополучно разобьет.

Уилла тяжело вздохнула.

– Что ты собираешься делать?