– Что случилось? – Роуз вскинула руку к ленточке на шее, словно это могло помочь ей сохранить спокойствие. Тэтчер с облегчением воспользовался отсрочкой необходимости сообщить собственные дурные новости.

– Коляска потеряла управление! На Лэндис-авеню. Я все видела.

Полли плюхнулась на диванчик и взбрыкнула ногами, как будто сама упала с лошади. В свои двенадцать она была на десять лет моложе, но уже на несколько хэндов^[13] выше сестры и обладала длинными ногами, высоким лбом и выдающимся подбородком, соответствовавшими ее темпераменту. Полли даже в голову не пришло извиниться.

– Никто не погиб, и мама сказала, что это чудо. Это была коляска Пардона Крэндалла, но его самого в ней не было. Он оставил ее перед вокзалом и пошел встречать кого-то с филадельфийского поезда, прибывающего в девять ноль-пять. Лошади испугались паровозного гудка, понесли и врезались в дерево перед почтовым отделением.

– В тот клен? – Тэтчер любил деревья – больше, чем некоторых людей, надо признать. Мысленно он дал ботанические прозвища членам своей семьи: Полли была мальвой, неунывающей, прямой, самым высоким цветком в саду. Роуз – конечно же, розой.

– С кленом все в порядке, – заверила Полли, – но от столкновения с ним у коляски отвалились задние колеса. Оба!

Рука ужаснувшейся Роуз потянулась к щеке.

– Ты была с мамой? Наверное, она страшно испугалась. Мама обожает мистера Крэндалла.

– Мама отправилась наверх, чтобы принять какое-то лекарство доктора Гарвина и помолиться.

– Ну, похоже, что последствия инцидента уже ясны, – заметил Тэтчер. – Хотя снадобье доктора Гарвина не повредит.

– Но вы еще не слышали остального! Когда коляска потеряла задние колеса, лошади протащили ее по всей Лэндис-авеню на одних маленьких передних. Это напоминало римские гонки на колесницах. Если бы мистер Крэндалл находился в ней, он мог бы стать моделью для статуи «Воин на боевой колеснице».

Воин на боевой колеснице! Тэтчер был впечатлен тем, что учебный план Полли распространился до античной обнаженной мужской натуры. Он взглянул на Роуз, но та, судя по всему, не обратила на это внимания.

Полли развязала ленты на своей шляпке, старом плоском канотье, какие – только без лент – предпочитают мальчики и какие ненавидели старшие сестры, и швырнула шляпку на диван, возбужденно тряхнув головой, от чего ее волосы рассыпались по плечам небрежными темными локонами.

– Оси, или что там у коляски под дном, прорыли борозду вдоль всей улицы. Скрип при этом был ужаснейший. Его можно было услышать на мили вокруг.

– Мы ничего не слышали, – заявила Роуз, давая понять, что история окончена.

– Вероятно, это случилось только что, – сказал Тэтчер. – Я прошел по Лэндис-авеню не более четверти часа назад.

– Да, это произошло вот прямо сейчас! – Полли взглянула на него круглыми голубыми глазами, точно такими же, как у сестры, и в то же время совершенно другими. Искавшими правды, а не спасения. – Мама не могла на это смотреть, а я все видела. Лошади врезались в стойку перед табачной лавкой, но и это еще был не конец.

Тэтчер, закрыв глаза ладонями, усмехнулся:

– Только не табачная лавка!

– Да! Одна из лошадей попыталась ворваться в лавку Финна! Она разбила витрину, повсюду рассыпались осколки стекла. Наверное, ей отчаянно захотелось выкурить сигару.

– После таких треволнений ее можно понять, – кивнул Тэтчер.

– Ладно, Полли. Поднимись, проверь, как там мама. И не сутулься, пожалуйста. Ты только посмотри на свои туфли!

Полли ответила сестре взглядом мученицы, подхватила шляпку за ленты и встала, собравшись уходить. Тэтчер почувствовал разливающееся на душе тепло. Ему не досталось радости иметь младших сестер или братьев, и он считал, что эта девочка для него – отличный свадебный подарок, хотя и хранил эту мысль в секрете от жены, наряду с еще несколькими.

– И расчеши волосы, прежде чем спуститься к ланчу.

В дверях Полли вдруг остановилась и обернулась с сияющими глазами:

– Чуть не забыла. Приезжает президент Грант.

– Что? Сюда? – Роуз заморгала от удивления.

– Да. В престольный праздник, через несколько недель. Кажется, в сентябре. На открытие здания школы. Тэтчер, ты сможешь пожать руку его величеству президенту, будешь сидеть на сцене и все такое прочее. Профессор Катлер постарается быть главным, но ему придется поделиться славой с новым преподавателем естественных наук, потому что Катлер – старый прокисший пустозвон, и все это знают. А ты – молодой и загадочный.

– Загадочный?

– Ну, потому что ты – человек новый и никто тебя еще толком не знает.

– Понятно. Это низший уровень загадочности.

– Зато весь город увидит тебя рядом с президентом Грантом! И мы прославимся. – Полли решительно вышла, крутя над головой шляпку, как опоссума, пойманного за хвост, – эту картинку Тэтчер помнил по временам своего жестокого детства. Еще одна история, которую нельзя было рассказывать в этом доме и которая, напротив, показалась бы Полли захватывающей.

– Пусть Грейси поможет тебе причесаться! – крикнула ей вслед Роуз.

– Грейси занята – она утешает маму. Я попрошу миссис Бриндл! – воскликнула Полли, топая вверх по лестнице.

– Не смей просить кухарку причесывать тебя!

Прозрачная кожа Роуз вспыхнула от необычного усилия: необходимости повысить голос.

Розовый румянец и пьянящий аромат, изысканное сходство имени и натуры Роуз с цветком – вот что привлекало Тэтчера. Редко у кого так явно проступает его цветочная индивидуальность. Помимо и его самого: Гринвуд – молодое деревце. Слишком легко гнущееся.

Роуз потерла ладонями кожу на обнаженных руках, словно хотела физически стряхнуть с себя досаду.

– Колесницы, лошади с сигарами! Что за несносное создание – радоваться подобному событию!

Тэтчер, весьма схожее создание, постарался укрыться под маской снисходительности.

– Наверное, мне придется одновременно держать в узде дюжину таких Полли, когда начнутся занятия. Боюсь, я не подходящий для этого человек.

– Таких, как Полли, больше нет, дорогой. Ни в Вайнленде, ни где бы то ни было еще. Лучше было бы оставить ее в Бостоне до окончания школы миссис Марберри. Знаю, ты с этим не согласен.

Он заметил, что Роуз бросила взгляд на его кожаную папку, лежавшую на столике.

– Оставить Полли в Бостоне? Это нанесло бы ей неизлечимую душевную травму.

– Или отдать в какую-нибудь другую школу, вроде школы миссис Марберри. Наверняка тут есть такие, несмотря на все здешнее свободомыслие. Даже спиритуалистам и трансценденталистам порой необходимо приструнивать дочерей, требующих подобного рода лечения.

Тэтчер только начинал знакомиться с идеями спиритуалистов и трансценденталистов. До встречи с Роуз он почти ничего не слышал о Вайнленде и представлял его как край, где мужчины ведут философские диспуты в клубах дыма от дорогого табака. Тэтчер подал заявление на место преподавателя здешней старшей школы, потому что Роуз и ее мать Аурэлия мечтали вернуться сюда.

– Думаю, миссис Марберри навсегда осталась для нее в прошлом, – ответил он. – Полли презирает ее так же, как моего работодателя. Как она его назвала? Прокисший пустозвон?

Роуз едва заметно улыбнулась.

– Высшие оценки по поэзии и прилежанию. У твоей сестры весьма разнообразные способности.

– В конце концов миссис Марберри одержала бы победу.

– Я бы не назвал это победой. Активный ум должен питаться «мясом» окружающего мира.

– Господи, Тэтчер, «мясом» окружающего мира! Какого рода плотоядность ты имеешь в виду?

– Математические таблицы. Ботанические наименования…

– Тогда это скорее овощи окружающего мира.

– Я просто подразумевал все неизведанное, что привлечет ее внимание. Реально существующие предметы и явления.

– И ты действительно думаешь, что ботаника может остепенить Полли? Я считаю, что это лишь нанесло бы еще больший вред ее обуви.

– А я полагаю, что Полли не следует наказывать дамскими романами и правилами выполнения реверансов. Она мне рассказывала, что у миссис Марберри они несколько недель учили распорядки, в соответствии с которыми органзу следует заменять на креп во время траурного периода в зависимости от степени родства и происхождения покойного по материнской или отцовской линии.

– Как быстро дичают мужчины. У тебя нет семьи, Тэтчер, но имей сострадание к нам, остальным, пожалуйста. Неужели ты не видишь никакого смысла в следовании благопристойным обычаям?

– Вижу. И наверняка все они где-то прописаны. Если у меня вдруг найдется дальний родственник со стороны покойной матери и он умрет, я смогу пойти в библиотеку и изучить свои обязанности по части траурных повязок и галстуков.

– Тренировать свой ум даже в предметах, которые, не исключено, никогда не пригодятся, весьма полезно.

– Совершенно верно. Тогда давай приобщим Полли и к квадрату гипотенузы.

– У тебя появится такая возможность. Через несколько лет.

Тэтчер мог бы напомнить ей, что ему предстоит преподавать естественные науки и физику, а не математику, но вряд ли для Роуз имела значение разница. Она взяла со стола его папку и открыла ее: папка широко распахнула свои кожаные крылья в ее ладонях-лепестках. Роуз никогда не поняла бы угрозу, таившуюся в этих чертежах. И вопреки всему тому, на чем сам только что настаивал, Тэтчер бы отдал все за то, чтобы скрыть ее от своего женского семейства.

– Что сказали строители? – спросила она, кладя папку обратно.

– Боюсь, ничего хорошего. – Он чувствовал, как его сердце колотится об острый край воротника. Роуз подняла на него взгляд без малейшей перемены в настроении.

– Починить крышу действительно так дорого стоит?

Тэтчер взял ее ладони в свои и, поглаживая большими пальцами ее маленькие пухлые костяшки, неожиданно вспомнил эмбрион свиньи, который препарировал на первом курсе университета. Несмотря на то, что ему уже довелось повидать на войне, и на многочисленные трупы, с которыми имел дело позднее, в годы работы ассистентом хирурга, он помедлил тогда, прежде чем рассечь тот розовый комок плоти. Тогда и там, в лаборатории, в обществе ученых, Тэтчер увидел себя человеком, вскрывающим поросенка, чтобы изучить его внутренние органы. Для большинства людей мясо существует лишь для того, чтобы, сдобрив его сидром, потушить на ужин. В любом образовательном процессе рано или поздно наступает момент истины, и для Тэтчера этот момент заключался в обретенном понимании того, что мир делится на два лагеря: на исследователей и использователей.

Но рядом с ним была Роуз, явно принадлежавшая к лагерю использователей, однако согласившаяся выйти за него замуж. В делении иногда происходит сбой.

– Если бы дело было только в крыше, это было бы еще полбеды. Но, боюсь, дом в целом сам с собой не в ладах.

Она рассмеялась:

– Ты говоришь прямо как Авраам Линкольн^[14]. Если не вопрос о существовании рабства, то что еще может разделить дом сам в себе?

– Конструктивная ошибка. Мне жаль, Роуз, но боюсь, это весьма серьезно. Они говорят, что в конце концов дом просто развалится пополам.

Она отдернула руки.

– Сказать такое – это же ужасно!

– Ужасно было узнать такое, поверь мне.

– Но это не может быть правдой. Мой отец был твердо уверен в этом доме. – Роуз быстрыми шагами пересекла гостиную, остановилась перед холодным камином и, стоя спиной к Тэтчеру, начала переставлять стеклянных и фарфоровых собачек на каминной полке. Этот фарфоровый зверинец пережил два переезда, начиная с первого поспешного перемещения в Бостон после смерти отца, оставившего вдову и двух маленьких дочерей без средств, а потом обратно сюда, под надзор Тэтчера, на ту самую мраморную полку, где эти зверушки провели годы своего становления.

– Мне очень неприятно огорчать тебя, дорогая. Это никоим образом не порочит твоего отца.