Он посмотрел на фрагмент кожи под куполом. На орган, который не должен был существовать. На код, который живёт.

И поймал себя на том, что впервые за долгое время ему по-настоящему холодно. Хотя в лаборатории было идеально тепло.

Когда Лея сказала «подключу закрытый сервер», она имела в виду не «сейчас открою пару папок», а «сейчас я открою дверь в тот кусок мира, который предпочитают держать за бетонной стеной». И это было не преувеличением.

Она прошла к дальнему столу, который до этого казался просто частью интерьера, с аккуратно сложенными бумагами и выключенными экранами. Теперь он ожил. Стекло на поверхности вспыхнуло мягким холодным светом, как если бы под ним проснулась вода, и по ней прошла рябь. На стене над столом медленно прорисовался прямоугольник интерфейса – но без привычных логотипов, значков, приветственных изображений. Только чёрный фон и тонкая строка входа, похожая на зрачок.

– Ты видел это когда-нибудь? – спросила она, не оглядываясь.

– Если скажу “да”, – ответил Рэй, – мне придётся объяснить, откуда. А объяснять я не люблю.

– Значит “нет”, – спокойно заключила Лея.

Её руки двигались быстро, но без суеты. Несколько кодов. Несколько уровней авторизации. Несколько подтверждений, каждое – с тайным оттенком угрозы: «Вы несёте ответственность». Система не скрывала характера – она не была дружелюбной. Это был инструмент, созданный из недоверия к миру и любви к контролю.

– Лея… – осторожно сказал Рэй. – Он… легальный?

Она усмехнулась.

– Если ты думаешь, что вопрос “легально ли это” способен меня остановить на этом этапе моей карьеры, мы давно не виделись.

– Я просто уточняю границы ада, в который мы заходим.

– Границы ада всегда условны, – сказала она. – Но, если тебе нужно слово: официально – это архив исследовательских материалов, полученных в рамках международных программ безопасности биотехнологий. Неофициально – свалка того, что никто не рискнул публиковать.

Интерфейс ожил. На чёрном фоне стали появляться разделы, как медленно всплывающие с глубины таблички. Без картинок, без красок. Только сухие названия:

“Адаптивные тканевые системы / закрыто”.

“Нейроинтерфейсы обратной биологической связи / ограничено”.

“Неавторизованные последовательности / под наблюдением”.

“Не классифицировано / осторожно”.

Справа медленно прокручивался список кейсов. Даты. Геолокации. Иногда – просто регион. Иногда – только шифр.

Рэй почувствовал, как сжимается в груди что-то знакомое. То чувство, когда вдруг понимаешь: мир больше, чем те кошмары, которые ты видел. И в нем есть архив для кошмаров.

– Ты часто сюда заходишь? – спросил он.

– Не настолько часто, как хотелось бы, и чаще, чем нужно, – сказала Лея. – Большинство людей предпочитают жить в мире, где “подобного не существует”. Эта система создана для тех, кто не может себе позволить такую роскошь.

Она задала поисковый запрос. Не словами, не привычными строками. Она запустила сложный фильтр: многослойный, похожий на сетку, сквозь которую должны были пройти только очень специфические совпадения.

– Что именно ищешь? – тихо спросил Рэй.

– Не “что”, – сказала Лея. – “Кого”.

Он поднял бровь.

– Ты думаешь…?

– Думаю, что такие вещи не появляются из пустоты, – сказала она. – Кто-то должен был думать об этом. Кто-то должен был пробовать. И даже если они не признавались официально, следы остаются. В анонимных отчётах. В утекших документах. В странных случаях, где “ничего не доказано, но мы закрыли проект”. Наука – не чистая линия. Это – поле с воронками.

Система начала подбирать совпадения. Медленно. Как будто лениво перебирая чужие грехи.

Время в лаборатории стало вязким. Где-то капнула жидкость. За стеклом проползла лента света от пролетающего дрона. Фрагмент кожи под куполом лежал тихо, но у Рэя было чувство, что он… слушает. Это было глупо. Но глупо – не значит неправда для нервной системы.

– Пока ищет, – сказала Лея, – давай честно. Ты хочешь услышать, что это единичный случай? Что это безумец, который сделал что-то невозможное и умер вместе со своим секретом?

– Это было бы удобно, – сказал Рэй. – Я люблю удобные версии. Они редко реальны.

Она кивнула.

– Я тоже. Но даже если это единичная работа – она основана на вещах, которые делают не один человек. Никто не создаёт такую структуру с нуля. Для этого нужна база. Десятки исследований. Ошибки. Провалы. Куча грязной, незаметной работы.

– Ты хочешь сказать, – Рэй сложил пальцы, – что если это дерево, его корни уже глубоко в городе.

– Или дальше, – сказала Лея. – Но корни есть.

На экране всплыла первая строка совпадений.

Проект “Немо-3/Скин”. Статус: закрыт. Причина: неопределённая активация модифицированной ткани вне запланированных условий. Уровень последствий: умеренный / потенциально высокий. Доступ: частичный.

Лея открыла файл. На экране появились сухие отчёты: графики, схемы, несколько изображений кожи – похожей, но не такой. Там узор был грубее, примитивнее. Линии – ломаными, как если бы ребёнок попытался повторить каллиграфию.

– Пять лет назад, – сказала она, быстро просматривая. – Европейский консорциум. Цель – создать кожный интерфейс для медицинских нужд. Реакция на гормональные изменения, передача сигналов, улучшение мониторинга пациентов.

– Чем закончилось?

– Тем, что структура начала реагировать на неизвестные внешние паттерны, – сказала Лея. – Их не нашли. Закрыли. Отдали в архив.

Она перелистнула ещё.

– Но это не оно. Это – примитивная предыстория. Это как каменный нож рядом с хирургическим скальпелем.

Система предложила следующие совпадения.

“Серия 7-А / восточно-азиатский кластер”.

“Нелегальные модификации ‘данные-на-коже’ (подпольные циркуляционные рынки)”.

“Наблюдение: нелегальные узлы неустановленной сети (биологическая активность)”.

Лея зависла на последнем.

– Вот это интересно.

Она открыла.

Отчёт был обрывочен. Полевая сводка. Наблюдения в разных городах, разных странах. Везде – одинаковые фразы:

“Пациент / объект демонстрирует на коже структуры, не соответствующие заболеваниям или привычным модификациям”.

“Структуры схожи по логике”.

“Некоторые участки реагируют на внешние сигналы”.

“Связь с нервной системой – предположительная”.

Дальше шла фраза, которую Лея прочла вслух, словно пробуя её вкус:

– “Может являться локальным проявлением распределённой системы неизвестного происхождения”.

Она хмыкнула.

– Даже здесь они боятся писать “сеть”.

Рэй молчал. Смотрел на экран, на эти скучные, опасные слова.

– Это…” – начал он.

– Слишком мало, чтобы утверждать, и слишком много, чтобы игнорировать, – закончила Лея. – Никто не любит такие формулировки. Они не дают покоя.

Она пролистнула дальше.

Даты – последние три-четыре года. География – широкая. Несколько случаев в портах. Несколько – в мегаполисах. Два – ближе, чем хотелось бы.

– Наш город здесь, – сказала она спокойно. – Но… – кивок, – данные скрыты. Только отметка: “наблюдение велось”. Без деталей.

– Удобно, – пробурчал Рэй. – Когда реальность портит отчёт, реальность убирают.

– Иногда – да, – согласилась Лея. – Иногда – потому что не знают, что с ней делать.

Она закрыла отчёт. Смотрела на список, где строчка “Не классифицировано / осторожно” казалась честнее всего.

– Хорошо, – тихо сказала она сама себе. – Теперь про другое.

Она вернулась к своему рабочему столу. На экране – выстроенные графики активности того самого куска кожи. Линии, сегменты, пульсации. И вдруг… небольшая вспышка на одном участке. Не яркая. Но отчётливая. Как будто кто-то невидимый нажал клавишу.

– Это что? – мгновенно спросил Рэй.

– Я… – Лея приблизила. – Это не наш стимул.

Она включила запись последних минут.

– Смотри.

На графике – ровный ритм. Потом – крошечный, лишний импульс. Он не повторился. Не развернулся. Просто был.

– Артефакт? – спросил Рэй.

– Возможно, – сказала она. – Но… – она поджала губы, – слишком аккуратный для артефакта.

Она увеличила ещё.

– Он похож на…

Она замолчала.

– …на ответ. Микроскопический. Как будто система, которая давно не разговаривала ни с кем, вдруг проверила: “а здесь кто-нибудь есть?”.

Рэй почувствовал, как по спине прошёл холод, который никак не вязался с теплом лаборатории.

– Лея…

– Спокойно, – сказала она, сама оставаясь странно спокойной. – Это ничего не доказывает. Но… – она говорила медленно, с отвращением учёного к собственным догадкам, которые он не хотел иметь, – если это часть сети… она могла… реагировать на другие узлы.

– На какие? – спросил он.

– Я пока не знаю, – сказала Лея. – Возможно – на похожие структуры. Возможно – на фоновые сигналы, которые мы не улавливаем. Возможно – на… город.

Она усмехнулась, но в этой усмешке не было веселья.

– И да, я слышу, как я сейчас звучу. Не радуйся.

– Я не радуюсь, – сказал он честно.

Она выключила запись, чтобы та перестала смотреть на них своим графическим глазом.

– Слухи, Рэй… – сказала она тихо. – Ты знаешь, почему они живут так долго? Потому что иногда они – единственный язык, которым мир пытается заговорить с теми, кто не хочет читать отчёты.

– Слухи о живой сети? – уточнил он.

– Да, – кивнула Лея. – Я видела их тысячи. Статьи. Конспирологические посты. Научные фантазии. Но были ещё вещи… – она посмотрела на свою систему, – …не публичные. Наблюдения врачей, которые не могли объяснить странные вспышки активности в тканях пациентов. Учёных, которые ловили повторяющиеся паттерны в совершенно разных биологических объектах. Людей, которые клялись, что “что-то” синхронизируется. Всегда – недостаточно, чтобы назвать это доказательством. Всегда – достаточно, чтобы это не оставляло в покое.

Она повернулась к нему.

– Если сеть существует – она не как интернет. Не как цифровая структура, которую кто-то построил и потом потерял контроль. Она – как биология. Она растёт там, где есть субстрат. Где есть условия. Где есть выгода.

– И люди – хороший субстрат, – мрачно сказал Рэй.

– Лучший, – согласилась Лея. – Мы тёплые. Пластичные. Мы соединены друг с другом миллионами каналов – медицинских, технологических, социальных. И у нас есть самое главное – мы бесконечно любопытны и бесконечно глупы. Идеальная среда.

Она на секунду замолчала и добавила:

– Если это Биосеть – это не что-то, что кто-то один включил в центрe города. Это – то, что могло начаться как эксперимент. Или как авария. Или как гениальная идея. А потом… начать жить собственной логикой.

Рэй слушал. И понимал, что это не просто теория. Это – рамка, в которой всё, что он видел последнюю неделю, вдруг встало на места. Не окончательно. Но угрожающе ровно.

– Вольф, – сказал он. – Он мог знать?

– Если он был биоинженером, – сказала Лея, – он мог быть частью этого процесса. Добровольно или нет. Он мог разрабатывать фрагменты, не понимая целого. Он мог быть узлом. Он мог быть ключом. Он мог быть… жертвой.

Она устало провела пальцами по виску.

– И мы не знаем, что хуже.

Он хотел что-то ответить, но в этот момент из глубины лаборатории пришёл мягкий, почти вежливый звуковой сигнал. Лея обернулась и подошла к одному из боковых экранов. Там мелькнуло уведомление: система архива нашла ещё одну запись.

Она открыла её.

На экране появилось лишь одно предложение. Без подробностей. Без графиков.

“Отдельные специалисты предполагают существование самособирающейся живой сети, использующей человеческие тела как носители и каналы.”

Под этим – жёсткая приписка:

“Официальная позиция: нет доказательств. Рекомендуется не использовать термин “живая сеть” в публичных коммуникациях. Может вызывать массовую психореакцию.”