Он открыл новое окно. Стандартный пакет визуального анализа. Он попытался воспроизвести схему спирали по памяти, но быстро отказался – слишком много нюансов. Он подключился к архиву морга. Нашёл свежий снимок с УФ-сканера. Раскрыл на весь экран.

Спираль смотрела на него.

Он приблизил один участок. Символы – крохотные, тонкие, почти каллиграфические. Это был не “язык”, который кто-то использовал для красоты. Это был язык работы. Язык инструкций. Язык, который тела могут прочитать.

Он взял один сегмент – крошечный, из середины спирали – и сравнил его с известной библиотекой биокодов. Система долго молчала, как будто думала тоже. Потом выдала: “90% совпадение с функциональной последовательностью X-14 (устаревшая). 10% – расхождение. Характер расхождений: нерегулярный, но не случайный”.

– “нерегулярный, но не случайный”, – повторил Рэй вслух.

– Это как моя жизнь, – из соседнего стола буркнул кто-то, даже не поднимая головы.

Рэй усмехнулся.

Но его больше пугало другое: “нерегулярный” – значит, не вписывается в привычные логические модели. “Не случайный” – значит, у этого есть причина. Причина, которую кто-то заложил.

– внутренний комментарий аналитики (черновой)

…при попытке наложить изменённую последовательность на базовую можно заметить, что “шум” формирует вторичный рисунок, невидимый без сопоставления. Он как шрам на шраме. Вопрос – что шрам пытается закрыть.

Он откинулся назад. Вдохнул – глубоко. Воздух был влажным, как всё в этом городе, но с привкусом озона и кофе. На секунду показалось, будто он вдыхает не воздух, а данные. И тело, дурная привычка, снова отозвалось.

– Ты всё-таки пойдёшь до конца, – сказал он себе тихо. – Даже если это “несчастный случай”.

Телефон на столе вспыхнул, как нерв, к которому прикоснулись иглой. Имя: Кессель.

– Да, – сказал Рэй.

– Я тут подумал, – голос комиссара был не злым. Скорее – усталым. – Если ты всё равно собираешься копаться, сделай это быстро. Мне не нравится, когда дела с запахом задерживаются.

– Я тоже люблю быстро, – сказал Рэй. – Но вещи с узорами редко делаются быстро.

– Сделай исключение, – вздохнул комиссар. – И, Рэй… не превращай это в крестовый поход. Пожалуйста.

Связь оборвалась.

Он положил телефон и поймал себя на том, что улыбается без радости. Как будто кто-то предложил ему “не дышать слишком глубоко”.

Он посмотрел на экран. На спираль. На 10% “шума”, который был не шумом.

И понял, что не сможет. Не сможет просто оставить это, закрыть. Внутри него уже работал процесс. Так же тихо и настойчиво, как тот код на чужой коже.

К полудню отдел начал звучать иначе. Не громче – плотнее. Шуршание бумаги, которую всё равно никто не читает, перестук клавиш, редкие сигналы терминалов – всё это складывалось в пульс, напоминающий сердцебиение человека, который пытается делать вид, что у него нормальное давление. Рэй сидел за столом, глядя на экран, но больше – внутрь своей головы.

В таких делах самое коварное – граница между “интересно” и “опасно”. Сначала ты просто хочешь понять. Потом тебе кажется, что ты должен понять. А дальше появляется ощущение, будто код на чужой коже уже выбрал тебя читателем, и отказаться – значит нарушить какое-то негласное соглашение.

Он поймал себя на том, что пальцы автоматически повторяют движение спирали – не точно, конечно, а просто – по кругу, чуть смещаясь в сторону. Он остановил руку, как будто поймал её на краже.

– Ты опять уйдёшь домой не сегодня, да? – спросила Мира без осуждения, скорее с вялой заботой.

– А у нас есть “дом”? – отозвался он. – В смысле – как концепция?

– У некоторых – да, – она улыбнулась, но улыбка была усталой. – У тебя – отдел. И город. В разных дозировках.

– У меня – дела, – поправил он.

Она хотела что-то сказать, но не стала. В отделе было принято не вытаскивать людей из их внутренних разговоров, если те не просили. Слишком много у всех “внутри”.

Он снова уткнулся в спираль – цифровую, увеличенную, разбитую на сектора. Его заинтересовал один фрагмент ближе к “краю” узора. Там “шум” был плотнее. Если смотреть по отдельности – хаос. Если немного отдалиться – начинаешь видеть намёк на структуру.

И вдруг – щёлкнуло.

Не понимание, нет. Но знакомость. Он прищурился, наклонился ближе. Символы. Эти повторяющиеся микроотрезки. Ему казалось, что он их уже видел. Не в прямую, не так… но где-то. Он открыл ещё один архив – не общий, а узкий, служебный, где хранились материалы по старым городским программам биокоррекции. Там, где когда-то пытались решить слишком человеческие проблемы слишком “умными” способами.

Среди них – пакет документов по так называемым “адаптивным кожным маркерам”. Идея была проста, как все идеи, которые потом оборачиваются кошмаром: создать систему биометки, которая сможет менять конфигурацию в зависимости от состояния носителя и окружения. Мечта корпоративных логистов и параноидальных правительств: ты – не просто зарегистрирован, ты – постоянно читаем.

Проект закрыли. Официальная причина – недоказанная безопасность и слишком высокая вероятность неконтролируемого роста структуры. Неофициальная – несколько странных случаев, когда маркеры начали реагировать на что-то, чего не должно было существовать.

Рэй нашёл один из сканов. Некогда секретный документ. Настолько старый, что на нём ещё стояли логотипы компаний, которые давно умерли, растворившись в более крупных монстрах. На экране – схема маркера. И да: некоторые микроотрезки напоминали то, что он видел на теле Вольфа. Не совпадение. Но – родство. Как у двоюродных братьев, которых родители развели по разным странам, а лицо всё равно похоже.

– Ты… – тихо сказал он экрану, – …откуда?

Он начал накладывать изображения друг на друга. Старая структура – новая спираль. Совпадения – тонкие, как сорванная кожа, но есть. Если представить, что кто-то взял старую идею – те маркеры – и переработал. Усложнил. Добавил адаптивный “шум”. Тогда это выглядело как… эволюция. Неофициальная. Нелегальная. Но куда более совершенная.

– фрагмент утерянной документации (восстановленный)

…основная проблема адаптивных маркеров – зависимость от внешнего контроллера. Если метка сможет сама интерпретировать сигналы среды, мы теряем контроль. Но обретаем… что-то другое. Возможно – форму поведения. Возможно – зачаток воли.

Он ощутил смешок в собственной голове. “Зачаток воли” – звучит как начало религиозного культа. Но биология – упрямее веры. Там, где есть возможность сложной обратной связи, жизнь всегда пытается развернуть её в себя.

Он встал и подошёл к стенду с образцами. На одном – старый имплант кожного интерфейса: тонкая пластина, которая должна была работать как дополнительное сенсорное поле. По факту – в половине случаев вызывала воспаление, в другой половине – просто не работала. Он коснулся пластика – через перчатку, конечно. И снова почувствовал, как его кожа откликается чуть резче, чем должна.

– Ты сегодня какой-то слишком “здесь”, – сказал Ишико, проходя мимо.

– Я всегда “здесь”, – ответил Рэй. – Просто иногда “здесь” становится ближе.

– Если это про зуд, – добавил тот буднично, – ты можешь сходить к нашим медам. Они покрутят глазами, скажут, что всё в норме, но отметят тебя в списке “под наблюдением”. Это же то, чего ты хочешь?

– Очень, – сухо сказал Рэй. – Мечтал всю жизнь.

Ишико усмехнулся и ушёл.

Нет. Он не собирался пока ни к кому идти. Не потому, что боялся услышать диагноз. А потому, что не любил, когда его тело превращается в тему совещаний.

Он вернулся к столу. Сел. На экране – наложенные схемы. Вольф, его кожа, его спираль. И – старый код, от которого будто тянутся корни в сегодняшнее.

В голове медленно складывалась мысль. Не чёткая. Но настойчивая.

Что если это не просто “метка”? Не “подпись”? Не странный художественный эксперимент на теле? Что если это – интерфейс. Не для людей. Для чего-то другого. Возможно – для Сети. Не обычной, цифровой. Той, о которой шептались последние годы – Биосети. Полумифа, полунауки. Объединённой, распределённой системы, которая растёт в городе между тканями, телами, биодатчиками, каналами слива, автономными биоузлами. Что если Вольф был не жертвой, а… узлом? Или ключом?

Рэй мотнул головой. Рано. Слишком рано идти туда, где начинаются слухи и культовые рассказы ночных баров. Нужно доказательство. Факт. То, чем можно ударить по столу и сказать: “это – реальность”, а не “это – красиво звучит”.

Телефон пискнул. Сообщение от Гассера.

Микросканирование подтвердило: структура захватывает дерму и частично – нервные окончания. Подтверждается гипотеза о многоуровневой интеграции. И да – она стабильна. Слишком стабильна для хаоса.

Ещё одно:

И ещё, Дуро. Мне это не нравится. Это не просто “что-то на коже”. Это – часть системы. Я пока не понимаю – какой.

Рэй посмотрел на эти строки и почувствовал странное облегчение. Как будто мир слегка выровнялся: его ощущения совпали с чужой наукой. Он не сходит с ума – или хотя бы делает это не в одиночку.

– Так, – сказал он. – Значит, “часть системы”.

Он посмотрел на экран снова. На спираль. На старый код. На “шум”. На себя – внутри этого всего.

В отделе кто-то громко чихнул. Кто-то ругнулся на принтер, который зажевал документ. Жизнь текла. Город дышал. А где-то на столе у доктора лежал человек, чья кожа сейчас была, возможно, важнее, чем всё, что он когда-либо делал живым.

В груди у Рэя поднялось то странное чувство, которое он ненавидел: смесь азарта и тревоги. Азарта – потому что перед ним что-то новое, сложное, красивое (в научном смысле, как любит говорить Гассeр). Тревоги – потому что новое в этом городе редко приходит без зубов.

Внутри разделился голос.

Один – рациональный, холодный:

“Ты делаешь свою работу. Собери факты. Подай отчёт. Закрой дело, если оно укладывается в рамки. Не лезь дальше, чем нужно.”

Другой – тот, который редко поднимает голову, но если поднимает, то долго не замолкает:

“Это не случайность. Это не локальная причуда. Это – часть чего-то большого. И если ты сейчас отступишь – это ‘большое’ продолжит расти без твоего понимания. И однажды вырастет у тебя под кожей.”

Он тихо рассмеялся. Смех вышел сухим.

– Ты хотя бы честный, – сказал он внутреннему голосу.

Зуд в руках словно согласился.

Он поднялся. Подошёл к окну. Город – вязкий, тяжёлый, тёплый, как чаша с жирным супом, где плавают куски зданий, портовых кранов, кораблей, людей. Где-то далеко гудела сирена. Где-то ближе заливало улицу флуоресцентным отражением реклам. И среди этого – бесконечные слои невидимых сетей: цифровых, биологических, социальных. Если где-то и могла родиться идея живой сети – то здесь. И если где-то она могла выйти из-под контроля – тоже здесь.

– Несчастный случай, – сказал он тихо, вспоминая слова Кесселя. – Конечно.

Он вернулся к столу, выключил экран. Иногда полезно дать делу выдохнуть. И себе – тоже. Но только на минуту. Потом – снова вглубь.

Он понял одну простую вещь, признавать которую было неприятно, но необходимо: он уже внутри. Не наблюдатель. Не регистратор. Не просто следователь. Он – участник процесса. Дело стало личным не из-за эмоций. Из-за любопытства. А любопытство, как известно, – худшая форма зависимости.

К вечеру город становился тяжелее. Воздух – гуще, вода – ближе, люди – медленнее. Как будто вся эта масса влажного бетона, стали и мяса, связанного трубами, кабелями и нервами, начинала оседать, напоминая каждому: ночь – не отдых. Ночь – просто другая форма давления.

В отделе это ощущалось особенно. Дневная суета растворялась, как шум прибоя, уходившего вглубь, и оставляла после себя то, от чего не скроешься – тишину, наполненную ожиданием. Свет становился мягче, тени – глубже. Компьютеры мерцали ровнее, как глаза людей, которые решили не моргать.