Она опиралась на край высокого стола, перекинув одну ногу поверх другой. Волосы собраны в небрежный хвост, но он знал, что это “небрежно” занимает у неё больше времени, чем некоторые операции у подпольных хирургов. Белый халат, под ним тёмная футболка с незаметным логотипом какой-то старой научной конференции. На носу – очки с тонкой оправой, в которых она почти никогда не нуждалась, но любила надевать, когда хотела казаться более официальной.

– Я не назначал время, – ответил Рэй. – Ты сама сказала: “Приезжай, как только поймёшь, что без меня не обойдёшься”. Это произошло примерно три часа назад. Я считаю, что даже слишком оперативен.

– Для тебя – да, – кивнула она. – Заходи. И закрой за собой. То, что ты приносишь, мне обычно не нравится, но бывает полезно.

Лаборатория Леи была другой, чем морг Гассера. Там – холодная функциональность, минимализм, в котором мёртвое тело превращается в задачу. Здесь – больше… жизни. Но жизни управляемой. Множество столов, на каждом – аккуратно разложенные инструменты: микроманипуляторы, нанопипетки, планшеты, гибкие экраны. Вдоль стены – ряд инкубаторов, внутри которых в мягком, золотистом свете плавали фрагменты тканей, сферические культуры, крошечные органы на чипе. В углу – высокий шкаф с подписями: “архив образцов”, “контрольные линии”, “не трогать без Леи”.

Она любила порядок. Но это был порядок не педанта, а человека, который слишком хорошо знает, что хаос стоит за стеклом и всегда ждёт шанса.

– Итак, – сказала она, рукой показывая на свободный стол, покрытый стерильной плёнкой. – Ты привёз мне что-то, что, по твоим словам, “не похоже ни на что, что мы видели раньше, но при этом определённо похоже”. Цитирую.

– Я так сказал? – уточнил Рэй.

– Ты так написал, – поправила она. – И поставил три точки в конце. Я ненавижу три точки.

– Они честнее точки, – сказал Рэй, доставая из кейса контейнер.

Контейнер был прозрачным, с многоуровневой защитой. Внутри – маленькая кассета с фрагментом кожи: вырезанный участок спирали, аккуратно зафиксированный, погружённый в питательный раствор. Даже здесь, под стеклом, под небрежным светом лаборатории, на нём можно было различить тонкие линии – не совсем цвет, не совсем тень. Лея наклонилась ближе, и её глаза на секунду стали теми самыми глазами, из-за которых её приглашали во все серьёзные проекты, а она выбирала свои.

– Покажи, – просто сказала она.

Рэй активировал защиту, вводя код и прикладывая браслет. Замок щёлкнул. Крышка с мягким шипением поднялась, выпускаю немного холодного воздуха. Лея чем-то напоминала в этот момент хищника – не тем, что собиралась нападать, а тем, как её тело чуть подалось вперёд – вниманием.

Она аккуратно взяла пинцет, подцепила кассету и переложила на ближайший стол под микросканер. Движения – точные, экономные, без театральности. Она уже работала с вещами, которые могли убить, заразить, переписать. Страх давно сменился уважением.

– Ты говорил, это на груди? – уточнила.

– У биоинженера, – ответил Рэй. – Эрих Вольф. Тело нашли в промышленном отстойнике. Кожа частично разрушена, но узор – цел. Гассeр подтвердил: структура многослойная, захватывает дерму и нервные окончания. Светится под УФ. Реагирует на термотесты слабым электрическим шумом.

– М-м, – она кивнула, не отводя взгляда от образца. – И ты подумал: “Кто у нас любит, когда кожа ведёт себя как микросхема?”. И приехал ко мне.

– Ты в моём коротком списке, – сказал он. – Там ещё один человек, но с ним мы общаемся реже. Он предпочитает подвал и сомнительные напитки.

– Соммер, – сказала она, слегка поморщившись. – Разумеется. Если в городе появляется что-то, что может сломать людям тела, он уже в курсе. Не приводить его сюда. Никак. Нигде.

– Даже не планировал, – заверил Рэй. – Ты у нас официальный, красивый, стерильный вариант.

– Я – единственный, у кого есть оборудование, чтобы посмотреть на это так, как нужно, – сказала она без хвастовства, констатируя факт. – И единственная, кто ещё верит в протоколы. В отличие от твоего подвала.

Она активировала микросканер. Над столом чуть поднялась прозрачная дуга защитного поля. На экране рядом вспыхнула увеличенная поверхность фрагмента кожи. Рэй подошёл ближе, но держал дистанцию. Экран был достаточно большим, чтобы не надо было нависать.

При первом приближении это всё ещё выглядело как узор – спираль, но уже не в масштабе человека, а в масштабе ткани. Линии, изгибы, пересечения. Лея сдвинула ползунок – и камера ушла глубже. Теперь стало видно другое: местами эпидермис имел необычную структуру, клетки выстраивались не так, как должны. Они образовывали ряды, как текст. Текст, который тело пишет самим собой.

– Это не тату, – сказала она через минуту. – И не поверхностная химия. Это… – она на секунду задумалась, подбирая слово, – архитектура.

Рэй почувствовал, как что-то внутри него довольно хмыкнуло: он сам бы выбрал похожий термин.

– Полностью согласен, – сказал он. – Но я не биоинженер, так что мои согласия всем всё равно.

– На этот раз – нет, – ответила она. – Я рада, что ты не попытался поставить диагноз сам. В прошлый раз твой “скромный взгляд со стороны” чуть не отправил половину отдела в карантин.

– Это была единичная ошибка статистики, – сказал Рэй. – И мы оба знаем, что на самом деле это была вина того идиота с некорректно маркированными пробирками.

– Мне всё равно кто был идиотом, – отмахнулась Лея. – Я просто не хочу, чтобы вы умерли раньше времени. Вы мне полезны. Иногда.

Она ещё сильнее увеличила изображение. Теперь отдельные клетки были видны почти как фигурки на доске. Лея начала отмечать области, где структура отличалась от нормы.

– Смотри, – сказала она, – вот обычный участок эпидермиса. Всё предсказуемо. А вот – модифицированный. Видишь? Плотность ядер, форма, ориентация. Такое ощущение, как будто кто-то взял эти клетки и перепрограммировал их, не меняя их сути как клеток кожи.

– То есть они всё ещё – кожа, – уточнил Рэй.

– Да. Но кожа, которая делает ещё что-то. Вопрос – что.

Она переключила режим. На экране появились цветные метки. Одни подсвечивали стандартные белки, другие – аномальные. Аномальных было больше, чем Рэю понравилось бы видеть.

– На уровне ДНК? – спросил он.

Лея задумалась. Потом включила другую панель, параллельно запустив протокол первичного генетического анализа.

– Пока не скажу, – ответила. – Но… – она чуть прищурилась, – боюсь, да. Если это так, мы имеем дело не с внешней меткой и не с имплантом. Это – переписанная структура эпидермиса. Встроенная в генетическую программу. Кто-то залез очень глубоко.

– Насколько глубоко – по твоей шкале кошмаров? – спросил Рэй.

– На уровне “зачем вы это сделали и почему до сих пор живы те, кто одобрил бюджет”, – сказала она.

Он усмехнулся. Чёрный юмор, как всегда, был лучшей возможной бронёй.

В груди у Рэя странно отозвалось: он думал о том же. Кто-то не просто нарисовал на коже узор. Кто-то убедил тело этот узор поддерживать. На уровне, где ошибки обычно стоят жизни.

Он смотрел на экран. На изменённые клетки. На тонкие цепочки, которые объединяли их в нечто большее. Лея задумчиво водила пальцем по воздуху, управляя интерфейсом.

– Я видела эксперименты с кожными интерфейсами, – сказала она. – Импланты, датчики, поверхностные маркеры. Всё это – грубо. Поставил, закрепил, следишь за отторжением. Но тут… – она замолчала, подбирая слова, чтобы не звучать слишком впечатлённой. – Тут другой подход. Это не “железо в теле”. Это – тело, которое само стало железом.

Рэй почувствовал, как его ладони снова отзываются лёгким покалыванием. Стоять слишком близко к этому экрану было неприятно. Как лежать на песке, где под каждым зерном – электрошокер.

– Ты можешь сказать, что этот узор делает? – спросил он.

– Пока нет, – честно ответила Лея. – На данном этапе я могу только утверждать, что это не декоративная штука и не ошибочный рост. Это спроектированная структура. А что она исполняет… – она коротко взглянула на него. – Я могу попробовать узнать. Но для этого мне понадобится время. И… разрешение на работу с фрагментом, как с потенциально активным кодом.

– Разрешение у тебя есть, – сказал Рэй. – На всё, что не связаны со взрывами, самовоспроизводящимися катастрофами и немедленным карантином города.

– Ты как всегда оптимист, – сказала она. – Хорошо. Я сделаю экспресс-тесты. Начнём с того, что посмотрим, ведёт ли себя эта кожа как носитель, а не просто как ткань.

Она выключила основной экран, оставив только диагностическую панель. Лаборатория на секунду погрузилась в мягкую полутьму, где свет исходил не от ламп, а от мониторов и инкубаторов. За стеклом окна город мерцал, как огромный организм, у которого сбились биоритмы.

Рэй огляделся. Лаборатория Леи всегда производила странное впечатление. С одной стороны – порядок, стерильность, строгий функционал. С другой – слишком много деталей, которые напоминали, что здесь работают с живым. Микроскопические сосуды в прозрачных контейнерах, подвешенные в растворах органы, которые не были чьими-то, но могли бы стать. Таблицы с надписями вроде “серия Х-12: отклонение” или “культура отклонена. Причина: самопроизвольная активность”.

Он провёл пальцами по краю стола, чувствуя под латексом холодный металл. Зуд в руках словно усилился, когда Лея произнесла слова “носитель” и “исполняет”.

– лабораторная заметка, draft / L.H.

Образец: кожа (эпидермис + частично дерма). Источник: труп, мужчина, биоинженер.

Первичное наблюдение: структура не соответствует известным патологиям или поверхностным модификациям.

Гипотеза №1: эпидермис переписан на уровне ДНК с целью выполнения дополнительной функции (помимо барьерной).

Вопрос: кто автор и какова функция?

Рэй услышал, как она диктует заметку в систему, и подумал, что её голос звучит спокойнее, чем она сама себя чувствует. Он знал её давно. Достаточно, чтобы отличать её профессиональную ровность от того лёгкого напряжения, которое появлялось, когда мир делал что-то, не вписывающееся в её картину.

– Ты нервничаешь, – сказал он.

– Я работаю, – ответила она. – Это разные вещи.

– Для тебя – не всегда, – заметил он.

Она чуть улыбнулась, не отрываясь от образца.

– Ты всё ещё не любишь, когда тебя трогают? – вместо ответа спросила она.

– Я всё ещё не люблю, когда меня касается что-то, во что я не давал согласие, – сказал он. – Особенно, если это “что-то” – живое.

– Тогда тебе не понравится, что я скажу, – заметила Лея. – Эта кожа ведёт себя так, будто в неё встроили алгоритм. Вопрос только – что они хотели, чтобы он делал. И завершился ли он на смерти носителя.

Рэй посмотрел на кассету. И поймал себя на том, что думает не только о Вольфе, но и о себе. О том, как его ладони в отстойнике откликнулись на чужую спираль.

Нет, сказал он себе. Рано. Сначала – факты.

Он сделал шаг назад, прислонился плечом к стене, стараясь почувствовать что-то более твёрдое, чем собственная кожа. Лея продолжала работать, и её движения становились всё более сосредоточенными. Она входила в ту самую зону, когда всё вокруг перестаёт существовать, кроме объекта и инструмента.

Рэй знал: сейчас лучше не мешать. Ему оставалось ждать. А ждать, когда твоя кожа зудит, а в другом конце города на столе лежит человек с узором, который, возможно, – часть чего-то большего, было сродни медленной пытке.

Лаборатория дышала. Город дышал. И где-то между ними – в прозрачной кассете на столе – лежал фрагмент кожи, который уже не был просто кожей.

Экспресс-анализ у Леи никогда не был «экспрессом» в обычном смысле. Это было скорее ускорение времени внутри одной комнаты: всё вокруг как будто замедлялось, пока она, сосредоточенная, скептичная и почти нежная к тому, над чем работала, запускала проверку за проверкой. Машины гудели ровно, как ульи. По стеклянным цилиндрам текли жидкости, переливаясь тонкими оттенками зелёного и янтарного. Свет был мягким, но живым, как внутри грудной клетки, если бы можно было там зажечь лампы.

Рэй стоял в нескольких шагах, наблюдая за ней, за экраном, за фрагментом кожи под защитным куполом. И за собой – потому что собственное тело по-прежнему вело себя как собака, почуявшая запах, который хозяин пока не понимает.