Не так яростно, как с Нией. Иначе. Там была музыка – пусть и рвущаяся, больная. Здесь – был крик. Не голосом. Нервами. Рэй ощутил, как через контакт с её кожей к нему прорывается волна сырой, неподготовленной боли, в которой перемешалось всё: страх за ребёнка, травматичная память о первых новостях о «носителях», ощущение собственной «испорченности», вина. И где-то там, на дне – чужое. Что-то, что не принадлежало ей.

Он тихо втянул воздух. Узору это не понравилось – он откликнулся острым, но коротким импульсом, словно предупреждая: «осторожнее».

– Это не ты, – сказал он женщине, глядя ей прямо в глаза. – Слышишь? Это не ты делаешь. Это – на тебе. Это разница.

Она вскинула взгляд. В её глазах мелькнуло непонимание – потом слабая, почти неуловимая искра: мысль, за которую можно зацепиться.

– Дыши, – повторил он. – Ровно. Ты – здесь. Это – просто проходит через.

Слова были простыми, но он вкладывал в них больше, чем буквы. Он сам когда-то жил по другую сторону этого процесса. Знал, каково это – когда тебя пытаются использовать как трубу для чужих потоков.

Толпа молчала. Люди смотрели – кто с надеждой, кто с недоверием, кто с желанием увидеть провал. Город любит наблюдать за тем, как кто-то стоит на краю.

Свет в теле женщины начал менять характер. Было трудно описать это словами, но Рэй ощущал – да, именно ощущал – что хаос становится менее резким. Линии под кожей всё ещё вспыхивали, но теперь не бесконтрольно. Как будто сеть, получив ответ, на мгновение перестала ломиться и начала… слушать.

Ребёнок тихо заплакал. Не громко. Скорее, как будто позволил себе наконец выдохнуть. Женщина прижала его ближе, но уже без той судорожной паники. Её дыхание выровнялось. Свет стал тускнеть.

– Вы справляетесь, – сказал Рэй. – Видите? Оно не сильнее вас. Оно просто громче.

Она закрыла глаза на секунду. Когда открыла – лицо было всё ещё бледным, но в нём появилась жизнь.

– Спасибо, – выдохнула. – Я… думала… сейчас…

– Не думайте дальше, чем на десять секунд, – мягко сказал он. – Этого достаточно.

Он отпустил её руку. Его собственная кожа ответила благодарным, утихающим теплом. Узору словно понравилось, что на этот раз они вытащили ситуацию не через боль, а через удержание.

– Ей в больницу! – снова крикнул кто-то из толпы, но в голосе было уже меньше агрессии и больше попытки вернуться в знакомую систему координат: «есть проблема – есть врачи».

– Ей нужен врач, – согласился Рэй. – Но не как к угрозе. Как к человеку. – Он посмотрел на женщину. – У вас есть кому вас довести?

Она кивнула.

– Муж… он за углом. Я боялась… – она запнулась.

– Лучше пусть он будет рядом, чем весь этот хор, – сказал он. – И ещё… – он сделал паузу, понимая, что сейчас его слова могут быть использованы против или за неё, – не верьте тем, кто скажет, что вы теперь – не вы. Вы – всё ещё вы. Просто вас теперь слышно.

Она кивнула, крепче прижимая ребёнка. В глазах её была благодарность – и ещё неуверенность. Но между этими двумя состояниями уже не зияла пропасть.

Толпа начала расходиться. Кто-то вздыхал с облегчением. Кто-то шептал: «вот ещё одна». Кто-то смотрел на Рэя с вопросом «а ты кто вообще?» Он сделал то, что всегда делал в таких случаях: просто ушёл, не объясняясь.

Он прошёл несколько кварталов, прежде чем позволил себе остановиться. Оперся ладонью о холодную стену. Закрыл глаза.

Внутри было странное чувство: как после тяжёлой физической работы, где устали не только мышцы, но и нервы. Не потому, что он сделал что-то выдающееся. Потому что он снова оказался в эпицентре процесса, который слишком напоминал прошлое – но при этом был уже другим.

Тогда он был проводом по принуждению. Теперь… город, похоже, пытался предложить ему роль добровольную. И это было страшнее.

Он не любил признавать очевидное, но отрицать стало труднее: «носители» – не единичные случаи. Это уже не аномалия. Это – новая реальность. Люди, чьи нервы теперь полупрозрачны, как стекловолокно, чьи тела становятся частью чужой системы – хотят они этого или нет. Власть называет их объектами наблюдения. «Чистые» называют угрозами. Город – узлами.

А он, оказывается, всё ещё умеет с ними разговаривать.

– Чёрт, – тихо сказал он сам себе.

В его голосе не было брани. Только усталая констатация: всё, от чего он пытался уйти, догнало его через живых людей.

Телефон в кармане коротко вибрировал. Он вздрогнул, будто его вернули в реальность рывком. Достал. Сообщение. Не от Марека. Не от бюро. Номер незнакомый.

«Если он снова будет говорить слишком громко – не оставайся один».

Он сразу понял, от кого.

Рэй посмотрел на экран ещё секунду, потом медленно набрал ответ:

«Ты тоже не оставайся».

Он нажал «отправить» и вдруг понял, насколько естественно прозвучало это «тоже». Как будто он уже принял факт, что они – не по разные стороны чего-то, а в одной системе координат. Может, не в одной роли – но точно в одном поле.

Город шумел. Где-то далеко снова завыла сирена. Где-то смеялись дети. Где-то, возможно, очередной человек обнаруживал под своей кожей лишний свет.

Рэй выпрямился, провёл рукой по лицу, пытаясь стереть остатки напряжения, и пошёл дальше. Без спешки. Без ясного плана. Но уже точно зная: его попытка жить «в стороне» официально закончилась.

Глава 3. Чужие воспоминания

Первые истории про чужие воспоминания Рэй воспринял как городские байки. Город любил придумывать себе новые страшилки – особенно после того, как старые вдруг оказывались документированными фактами. Но байки, в отличие от протоколов, редко повторялись с одинаковыми деталями. Здесь же детали начали совпадать слишком часто.

Утро началось с голоса из соседского коридора. Дверь была приоткрыта, звук проходил сквозь щель. Соседка в халате, та самая, что считала его «странным, но полезным», разговаривала по видеосвязи. Её голос, обычно громкий и уверенный, звучал сейчас по-другому – с примесью растерянной обиды.

– Я тебе говорю, он никогда там не был, – настаивала она. – Никогда! В порту он работал, да. Но на этих ваших… как их… биостанциях? Какие эксперименты? Он физик по образованию? Да он гайки всю жизнь крутил!

Кто-то на том конце связи пытался возразить. Слышались отдельные слова: «симптомы», «подмена», «случаи участились».

– Он вчера сидит за столом, – продолжала соседка, и голос её сорвался, – и вдруг начинает мне объяснять, как… как вы там говорите… раскладывать ткани по слоям. Говорит: «Если мы возьмём образец и пропустим через биофильтр третьего уровня, мы сможем стабилизировать матрицу». Это мне человек говорит, который два года назад считал, что «матрица» – это фильм! И смотрит на меня… как будто это я ненормальная, что не понимаю.

Рэй застыл на пару секунд в прихожей, ключ ещё в руках. Это была не та истерика, что раздаётся после обычной семейной ссоры. В этих словах было другое: страх перед тем, что привычный человек стал говорить незнакомым голосом. Даже если тембр тот же.

– Может, он это где-то видел? – мягко спросили с той стороны. – По новостям, в рекламе… Память так работает, улавливает…

– Память у меня работает, – отрезала соседка. – Я двадцать лет с ним живу. Если бы он умел так говорить, я бы заметила.

Рэй тихо прикрыл за собой дверь, словно боялся спугнуть не её, а сам разговор. На лестнице пахло несвежей едой и влажным бетоном. Он спустился на один пролёт – и который раз поймал себя на том, что идёт не просто так, а «фиксировать факты». Привычка была крепче любой официальной отставки.

У почтовых ящиков он встретил того самого «он» – мужа соседки. Невысокий, с тяжёлыми руками, которые помнили металл, а не стекло интерфейсов. Лицо у него было обычное, серое – такое, что теряется в толпе, и это всегда было его преимуществом. Сейчас в этом лице появилось что-то новое – странная, застенчивая настороженность.

– Доброе, – кивнул ему Рэй.

– Ага, – хмыкнул тот. Помолчал, потом зачем-то добавил: – Слышал, женка там на всех жалуется?

– Слышал, что она беспокоится, – спокойно ответил Рэй.

Мужчина почесал затылок.

– Я сам беспокоюсь, если честно, – произнёс он после паузы. – Вчера… ну… – он смутился, – снился мне сон. Как будто я в белом халате, прикинь. И стою у такой… банки. Большой. Внутри… – он поискал слово, – масса. Я знаю, как её мешать. Как мерить. Я прям чувствую, что делаю всё правильно. Не страшно, не противно. Нормально. Привычно. А просыпаюсь – у меня руки вот эти, – он поднял ладони, в шрамах от металла, – и никогда никакой массы я не мешал. А голову ломит так, как будто все формулы через неё пропустили.

Он замолчал, ожидая – чего? Насмешки? Успокоения?

Рэй кивнул.

– А слова, которые вы жене говорили… про матрицы, фильтры… Вы где-то раньше слышали?

Мужчина поджал губы.

– Вот в том-то и дело, что… да, слышал. Но не как сейчас. Раньше это было как шум – боком. По телеку, по новостям, где-то в рекламе. Я их, эти слова, от себя отмахивал, как мух. А вчера… – он нахмурился, – они стали как… инструменты. Я их беру, и они мне в руку ложатся. Понимаешь? – он вдруг посмотрел на Рэя с такой надеждой, как будто тот и правда «понимает». – Я знаю, как их использовать. Но если спросить – откуда – ответить не могу.

Он произнёс это быстро, словно боялся, что отнимут.

– Вы об этом кому-нибудь ещё говорили? Врачу? – автоматически спросил Рэй, уже почти слыша в голове голос Леи, которая сказала бы: «Таких нужно регистрировать. Это важно».

– В поликлинике сказали, что это стресс, – усмехнулся мужчина, но в усмешке было мало весёлого. – «После событий», – он криво изобразил кавычки в воздухе. – Прописали таблетки, сказали меньше смотреть новости. Но дело… – он понизил голос, – не в новостях. Я иногда вспоминаю, как держу в руках пробирку. Я знаю, что в ней за раствор, до долей. Я знаю, где в лаборатории стоит кофе-машина. Я чувствую, что у меня есть любимый халат, не тот, что мне выдали, а который я купил сам. И каждый раз, когда это вспоминаю… – он сжал кулаки, – понимаю, что это не моя жизнь.

Он произнёс последнее почти шёпотом. Как признание.

Узору под кожей Рэя это не понравилось. В груди прошел лёгкий, сухой ток. Не больно. Просто тело отметило: «внимание».

– Вы когда-нибудь были в центре? – уточнил он. – В биолабораториях, на экскурсиях, по работе?

– Я? – мужчина усмехнулся уже почти обиженно. – Кто меня туда пустит? Я только контейнеры до ворот довозил, и то по расписанию. Дальше – пропускной. А… – он замялся, – а помню так, будто ключ-карту сам к считывателю прикладывал.

На секунду в его взгляде мелькнуло то самое ощущение, которое Рэй знал по себе: когда мир вдруг признаётся, что часть твоей памяти принадлежит не тебе.

– Может, и правда стресс, – сказал мужчина, но не убедительно. – Или… – он стукнул кулаком по своему лбу, слишком грубо, – сети досиделся.

Рэй хотел сказать ему что-нибудь успокаивающее, но слова застряли. Любое обыкновенное «это пройдёт» звучало бы ложью. Любое честное «вы – не один» требовало объяснений, к которым он сам ещё не был готов.

– Если станет хуже, – произнёс он в итоге, – если придут не только картинки, но… действия. Если вдруг поймёте, что хотите сделать что-то, чему вас никогда не учили – не делайте. Задержите руку. И позвоните. – Он достал из кармана маленький листок, быстро написал свой номер. Обычно он этого не делал. Сегодня – сделал.

Мужчина удивился, взял бумажку аккуратно, двумя пальцами, словно это была капсула с лекарством.

– Вы что, обратно… работаете? – спросил он тихо.

– Нет, – ответил Рэй. – Просто… иногда полезно иметь кого-то, кто поверит вам раньше, чем протокол.

На улице воздух был плотным, солёным. Где-то вдалеке, со стороны доков, гудели насосы. Город продолжал жить своим тяжелым ритмом. Но теперь в этот ритм добавилась новая тональность: люди стали чаще оглядываться не из страха перед очередным техногенным сюрпризом, а из боязни собственной головы.

По дороге к остановке Рэй услышал другой разговор – совсем короткий, но застрявший в памяти. Мальчик лет восьми стоял с матерью у перехода и настойчиво тянул её за рукав.