Она почти не изменилась. Разве что под глазами залегли новые тёмные дуги, а волосы собраны были ещё грубее, чем раньше, резинкой, купленной не ради эстетики. На ней был халат поверх обычной одежды, и этот халат не пытался быть «лабораторным белым» – он был сероватым, с пятнами реагентов на рукавах. Хороший знак, отметил он: значит, здесь всё ещё что-то делают руками.

– Ты стал более… – она прищурилась, разглядывая его, – тихим. Но шрам, вижу, всё ещё любит внимание.

– Он слишком воспитан, чтобы проигнорировать твой вызов, – ответил он. – Ты, как всегда, прекрасно выбираешь момент.

Лея усмехнулась – устало, но искренне.

– Момент выбрал не я, – сказала она. – Момент избрал мы все, когда решили, что можем просто выдернуть сеть из города и сделать вид, что оно так и должно работать.

Она кивнула куда-то вглубь коридора.

– Пойдём. Покажу тебе наш маленький музей чужих биографий.

Они пошли бок о бок. Лея шла быстро, почти подпрыгивая на носках – привычка, от которой она так и не избавилась. Когда-то это казалось Рэю смешным контрастом с её тяжёлыми темами. Сейчас – было странно утешительно: хоть что-то осталось прежним.

– Центр официально открыт как поликлиника для тех, кого накрыло “после”, – говорила она на ходу. – Люди приходят с чем угодно: от бессонницы и дрожи до… – она покосилась на него, – светящихся нервов и внезапных приступов чужих флешбеков. Верхние этажи – для видимой части айсберга. Здесь – то, что мы пока не показываем даже самим себе.

– Сколько их уже? – спросил он. – Тех, кто говорит “я помню чужое”?

– Слишком много, чтобы записывать на задние страницы отчётов, – ответила Лея. – Недостаточно много, чтобы город официально признал это “новой нормой”. Пока это – серия “интересных частных случаев”. – Она скривилась. – Ты же знаешь, как любят такие формулировки.

Он знал.

Они свернули ещё раз. Стены здесь были не просто гладкими: местами под полупрозрачной панелью угадывалась структура – тонкие, переплетённые нити, похожие на нервные. Это был не декор. Это был напоминанием себе самой: сеть всё равно проходит рядом, даже если её официально отключили.

– И ты решила собрать их всех в одном месте? – уточнил он. – Храбрый ход.

– Я решила, что если город начал играть с человеческой памятью, было бы неплохо хотя бы попытаться понять, по какому принципу он выбирает карты, – сухо сказала она. – И да, кто-то должен был этим заняться, пока корпорации придумывают, как из этого сделать новый сервис, а “чистые” – новый крестовый поход.

Она остановилась у двери с лаконичной отметкой без номера – только маленький знак: три точки, соединённые линиями. В прошлом это был символ экспериментальных модулей. Сейчас – узнаваемый маркер «здесь делают то, о чём потом будут молчать в отчётах».

– Сначала – вводная, – сказала Лея. – Потом уже решишь, насколько глубоко ты готов туда нырять.

Он кивнул.

Комната оказалась меньше, чем он ожидал. Никаких панорамных экранов, никакой футуристической аппаратуры. Стол, пара стульев, вдоль стены – три терминала, старой, но надёжной модели, каждый с отдельным источником питания. На стенах – ничего. Даже часов. Время здесь измерялось иначе.

Лея включила один из терминалов. На экране возникла сетка файлов. Подписи: «Случай 17М», «Случай 23Ж», «Случай 09Д»… Возраст, пол, краткая пометка, и рядом – маленький значок: иконка микрофона.

– Это они, – сказала она. – Те, кто пришёл и сказал словами, которые ты уже слышал: “Я помню не своё”. Я не имею права пересылать тебе эти записи – даже тебе. Так что придётся слушать здесь.

Она посмотрела на него пристально.

– Но прежде чем мы перейдём к самим голосам… Мне нужно, чтобы ты понял одну вещь. Это – не просто сборник жалоб. Это – срез какой-то… – она замолчала, подбирая слово, – структуры. Я пока не знаю, чьей. Людской. Городской. Сетевой. Но чем больше я слушаю, тем меньше верю в “просто посттравматический синдром”.

– Ты ожидала, что я скажу обратное? – спросил он. – Что всё это можно выпилить таблетками и отлежаться?

– Я ожидала, что ты попытаешься держаться рациональности до последнего, – честно ответила Лея. – Это то, что ты умеешь лучше всего. Но в этот раз… – она указала на терминал, – рациональность нам нужна не как барьер, а как инструмент. Кто-то должен разложить этот хаос на элементы. Я слишком давно смотрю на это изнутри. Пятна сливаются.

Он сел на стул, чувствуя, как спина отзывает привычным напряжением. Лея осталась стоять, опершись бедром о край стола – поза, в которой она часто отчитывала его за самодеятельность. Сейчас её взгляд был не начальственным – почти просительным.

– Начни с любого, – сказал он. – Ты ведь всё равно уже выбрала.

Она кивнула, не споря. Коснулась списка. Один из файлов подсветился.

– Этот – показательный, – сказала она. – Простой рабочий. Официально – слесарь на старых очистных. Стаж – двадцать лет. До импульса – ни одной записи о контакте с Биосетью. Ни клинических экспериментов, ни разрешённых модификаций, кроме пары стандартных фильтров. А потом – бац.

Она нажала на значок микрофона.

Комната наполнилась голосом мужчины. Поначалу – чего-то неопределённого, невнятного. Потом – слова выстроились в смысл.

– …не, вы не понимаете, – говорил мужчина. Голос у него был грубый, с хрипотцой. – Мне ваши бумажки не нужны. Я вам говорю… Я знаю, что такое многоуровневая биоматрица. Теперь знаю. Вчера ещё не знал. Я могу вам нарисовать, как проходит ток вещества через поры. Я могу расписать вам формулу. Но если вы спросите… – короткая пауза, слышен стук по столу, – откуда, я не скажу. Не потому что не хочу. Потому что там… пусто. До вчерашнего дня.

Он нервно посмеялся.

– Я сорок лет гайки кручу, – продолжал он. – Мне не стыдно. Честная работа. Все эти годы думал, что люди в белых халатах – умные, конечно, но не мои. А сегодня просыпаюсь… и знаю, как пахнет их лаба. Не ваша тут, а другая. Там такой запах… – он замолчал, пытаясь подобрать, – как если бы мокрый бетон намазали лекарством. Понимаете? Я знаю, где там стоит холодильник, который иногда подтекает. Знаю, что в третьем шкафу слева – замены для фильтров. Я там никогда не был. Но если вы меня туда приведёте… я найду дорогу. На ощупь.

Запись продолжалась, но Лея нажала паузу.

– Тебе ничего это не напоминает? – спросила она.

– Запах мокрого бетона и лекарства – универсальный код всех мест, где любят людей в белом, – ответил он. – Но да. Слишком конкретно.

Он не добавил вслух: «Похоже на мои собственные коридоры». Ей и так было ясно.

– И это не единственный, кто говорит про холодильники и третьи шкафы слева, – сказала Лея тихо. – Они не знают друг друга. Живут в разных районах. Работают в разных сферах. Но когда речь заходит о “не своём” – описания странно совпадают.

Она пролистала список вниз. Его взгляд зацепился за пометки: «повторяется мотив лестничного пролёта с влажными стенами», «одни и те же два номера лабораторий», «деталь: трещина на плитке у двери».

– И ты хочешь, чтобы я… – он поднял взгляд, – связал это с сетью?

– Я хочу, чтобы ты прямо сказал, считаешь ли ты возможным, что это просто коллективная фантазия, – ответила Лея. – Потому что если нет… тогда у нас проблема. Гораздо больше, чем “постинцидентный стресс”.

Он откинулся на спинку стула. Узор под кожей чуть пульснул – медленно, но настойчиво. Будто напоминал: «ты уже часть этой проблемы».

– Скажу честно, – произнёс он. – Я бы с удовольствием списал это на стресс. Это было бы красиво, чисто, по-человечески. Мозг защищается, сплетает истории, чтобы как-то вписать в себя катастрофу. Но… – он коснулся пальцами груди, там, где шрам, – я знаю, как это – когда в тебя входит что-то, чего ты не просил. И как это – когда твоя память вдруг получает доступ к коридорам, где ты физически не был. Так что, боюсь… “коллективной фантазией” я это назвать не могу.

Лея кивнула. В её глазах мелькнуло что-то вроде облегчения – не от его ответа, а от того, что её собственные подозрения перестали быть одинокими.

– Тогда слушаем дальше, – сказала она. – Потому что “чужие воспоминания” – это не просто отдельные эпизоды. Это, кажется, чья-то карта. И я хочу понять, кто её рисует.

Следующая запись начиналась тише. Голос был мягким, почти прозрачным, как будто человек старался говорить аккуратно, чтобы не нарушить хрупкое равновесие внутри себя.

– Меня зовут Ира, – сказала женщина. – Я не знаю, как правильно это объяснить, но… я всё время живу на два детства. Одно – моё. Я его помню хорошо. Двор, качели, наш старый дом, запах супа по вечерам. И второе… второе приходит как будто кусками. Резкими. И оно – не моё.

В записи слышно, как она нервно улыбается, пытаясь смягчить собственные слова.

– Там другие стены. Они влажные. Прямо влажные, понимаете? Как будто по ним постоянно кто-то дышит. Там нет окон. Есть только дверь, тяжёлая. Я её никогда не открывала. Я всегда по другую сторону. И там… постоянно светит такая лампа. Зелёная. Я знаю, что там делают уколы. Я знаю, что плакать нельзя, потому что тогда… – голос её дрогнул, – тогда они смотрят дольше.

Она замолчала. Несколько секунд слышно только её дыхание. Потом – тихое, сдержанное:

– И это не кошмары. Это – слишком подробно. Я знаю, где на той стене трещина. Я знаю, что у одной из медсестёр руки пахнут железом. Я знаю вкус воды из пластиковых стаканчиков. Это не мой опыт. Но он сидит во мне, как чужой ребёнок, который не уходит.

Лея остановила запись.

– Таких детей – десять, – сказала она. – Точнее, людей, чьи чужие воспоминания – явно детские. И почти у всех один и тот же мотив: закрытые пространства, влажность, зелёный свет, запах антисептика. И ощущение… – она посмотрела на него, – контроля.

Рэй слушал, не отрывая взгляда от экрана, хотя там была просто бегущая линия. Его пальцы сжались в замок. Он не заметил, как.

– Ты проверяла совпадения? – спросил он. – По локациям. По архивам. По старым объектам.

– Проверяла всё, к чему меня подпустили, – ответила Лея. – Большая часть официальных подземных модулей закрыта или законсервирована. Оставшиеся – на учёте. Но если это – память сети, а не официальной карты, – она развела руками, – ты же понимаешь. Город всегда имел больше подвалов, чем признавался.

Он понимал. Слишком хорошо.

– Дальше, – сказал он.

Лея включила следующую запись.

На этот раз говорил парень. Молодой голос, но в нём было что-то постаревшее за последние месяцы.

– Это началось не сразу, – говорил он. – Сначала – как вспышки. Идёшь по улице – и вдруг знаешь, что за этим углом будет кафетерий с плохим кофе и хорошей музыкой. Хотя ты тут первый раз. Думаешь – совпадение. Потом – больше. Я однажды стоял на мосту и вдруг понял, что под ним когда-то кто-то… – он запнулся, – прыгал. Не я. Но я почему-то знаю, как холодно воде внизу. Не по новостям. Телом.

Он нервно рассмеялся.

– Самое странное – это не страх. Страшнее – привычность. Как будто я возвращаюсь туда, где никогда не был, но должен был. И в голове иногда появляется фраза… – он замолчал, словно боялся её произносить, – “мы помним лучше, чем ты”. Как будто кто-то внутри меня говорит от имени множества.

Лея вновь остановила.

– Это не единственный, кто произносит эту фразу, – сказала она тихо. – “Мы помним лучше, чем ты”. “Мы помним вместо”. “Мы сохранили”. Формулировки разные, суть – одна.

Рэй медленно провёл ладонью по лицу.

– Это уже не просто отдельные всполохи чужой биографии, – сказал он. – Это – позиция. Как будто кто-то считает, что люди не справились со своей памятью… и взял её на хранение.

– Биосеть, – произнесла Лея без лишнего пафоса. – Если она действительно научилась хранить человеческие паттерны… почему бы ей не начать считать их частью себя?

Комната на секунду стала тесной. Воздух – вязким.