Лежавшие перед ним кисти, краски, бумага и чернильный камень давно не приносили никакой пользы. Хоть сейчас и самое прибыльное время для художников, отцу не поступало никаких заказов; а если таковые и были, он не мог выполнить их своими трясущимися от постоянного пьянства руками. Поэтому бумага часто мялась или рвалась, кисти ломались, чернильные камни и емкости для красок разбивались. Он стал таким много лет тому назад, но его место всегда оставалось за ним: мужчина продолжал сидеть здесь с инструментами для рисования пьяным, спящим или вовсе без сознания; в любую погоду, как будто его сюда приводил инстинкт. В детстве Хон часто сидела рядом, но отец уже тогда был не в себе. Поэтому девочка не видела ни нормальных работ, вышедших из-под его руки, ни его самого в здравом уме. Никогда.

Когда она родилась, отец, вероятно, тоже был пьян или потерян. Может, именно поэтому он дал ей такое убогое имя. Хон не нравилось, когда ее называли по имени, которое дал отец, поэтому она старалась нигде о нем не рассказывать. Пусть лучше зовут прозвищем, которое придумала мама, – Светлячок.

– А ты Чхоёна нарисовать сможешь? – обратился прохожий к задремавшему отцу.

Тот открыл глаза и, не раздумывая долго, кивнул. Девушка, сама того не заметив, сделала шаг к нему.

– Руки же замерзли, как он будет рисовать?..

И тут же молча остановилась. Замерзли руки или нет – результат всегда будет один.

Она рассеянно посмотрела на отца. Судя по тому, как его шатало даже в сидячем положении, он был мертвецки пьян – чего, впрочем, и следовало ожидать.

– У тебя нет готовых рисунков? – спросил покупатель, взглянув на заходящее солнце.

Девица Хон знала, что отец не услышал вопрос. Также понимала, что тот живет одной необходимостью что-нибудь рисовать. Поэтому ответа не последовало: он лишь молча начал растирать тушь по бумаге.

– Эй! Если начнешь рисовать только сейчас, мы тут до рассвета просидим! – Голос заказчика стал раздраженным, но и в этот раз художник ничего не ответил.

Хон все не сводила глаз с отца. Папина рука дрожала так сильно, что это было заметно издалека, – ему больше никак не давалось рисование. Кисть, которую он держал, пропитывалась чернилами и переносила их на бумагу в виде кривых линий – не нужно было смотреть на сам рисунок, чтобы представить, как они выглядят.

Покупатель выругался, плюнул в сторону художника и ушел. Не худший вариант развития событий, хорошо, что в этот раз хотя бы не пнули. Отец так и продолжал рисовать, даже не заметив, что заказчика больше нет поблизости. Он просто писал картину, а за его необычайно счастливым лицом наблюдала дочь, чей взгляд не выражал ничего, кроме грусти.

Мужчина удовлетворенно отложил кисть. Он поднял голову, чтобы найти заказчика, но вокруг было пусто. Хон закусила губу.

– Ты зря потратил бумагу, глупый.

Она уже собиралась отвернуться, как перед отцом вдруг возникла пожилая дама со сгорбленной спиной. Одежда старушки выдавала в ней нищую; впрочем, она все же выглядела получше, чем сама Хон.

– Я возьму этот рисунок.

Мужчина протянул ей дрожащую ладонь:

– Деньги вперед.

– У меня их нет! Лучше просто отдай. Когда-нибудь я отплачу тебе иначе… но не деньгами.

– Не деньгами? – Скорее всего, он подумал о выпивке.

Так рисунок оказался у старушки. Она держала лист обеими руками и смотрела на картинку.

– Ох, как хороша! Найду ей место…

Затем она аккуратно сложила бумагу, прижала ее к груди и ушла.

Такие слова в адрес рисунка отца разожгли в девушке любопытство, поэтому Хон немедленно последовала за покупательницей. Но как бы она ни торопилась, расстояние между ней и сгорбленной старушкой без трости все никак не уменьшалось. Невероятно.

– Бабушка! Бабушка, подождите! Мне нужно вам кое-что сказать!

Пришлось окликнуть ее несколько раз, прежде чем она остановилась, и лишь тогда девушке удалось подойти достаточно близко.

– Можно мне посмотреть на рисунок, который вы только что взяли?

– С чего это? Отобрать хочешь, что ли?

– Я не стану его отбирать, просто посмотрю. Совсем недолго!..

– Честно? – Старушка с недоверием посмотрела на Хон и протянула лист.

В момент, когда она разворачивала бумагу, ей подумалось, что, возможно, на этот раз все сложилось иначе… но нет. Это был не более чем испорченный рисунок, созданный затуманенным разумом и трясущейся рукой. Всего лишь очередные беспорядочные каракули.

Пожилая дама, встревожившись, выхватила у нее полотно.

– Сказала же, что отплачу! Если я пообещала вернуть должок, значит, обязательно верну.

Она вновь сложила бумагу и, крепко держа ее в руках, взглянула на закатное небо. Лицо старушки исказилось.

– Тьфу ты! Не могу поверить, что тебе так скоро потребуется моя помощь. Как же это хлопотно…

– Простите, вы о чем?..

– Забери, – она неохотно протянула рисунок, – я передумала. Даже не стану утруждаться.

Девица Хон замахала обеими руками и попятилась.

– Нет-нет, это ваше! Зачем оно мне? Извините, что побеспокоила…

Низко поклонившись, она развернулась и убежала прочь. Старушка, смотревшая ей вслед, пробормотала:

– И зачем только просила показать?.. Сама же только что рисовала…

Растрепанная голова девицы Хон, заглядывавшей внутрь дома, мелькала из-за неплотно сплетенного забора. Стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, она обошла вокруг здания, а затем открыла калитку и прошмыгнула в нее. Мелкими перебежками девушка оказалась у чанов с соевым соусом и присела, гадая, не прислал ли наставник кого-нибудь за ней. Если ее сейчас поймают, некоторое время будет сложно выходить на улицу, когда захочется.

– Она уже должна была выйти… Надеюсь, мама сейчас не с группой художников?

В этот момент дверь кухни распахнулась. Там стояла мать девицы Хон, Ким Доксим. В это время она обычно выносила воду к чанам с соусом. Она делала то же самое и по утрам, но с одной лишь разницей – молилась чуть дольше.

– Мама!

Ким сразу узнала голос дочери, но сперва все-таки поставила принесенную чашу с водой, сложила руки в молитвенном жесте и поклонилась Небесам. И только после этого сказала:

– Боже, что это? Фу! Ну и запах!

– Как ты? У тебя все в порядке?

– А у тебя, видимо, нет? Чем это ты так занята в последнее время?

– Кто тебе рассказал?..

– Господин наставник приходил дважды за этот месяц. Говорил, что у тебя много дел и поэтому ты вряд ли сможешь прийти. Еще извинился и так глубоко вздохнул, что мне даже стало его жаль.

Хон рассмеялась. Ей представилось, как учитель старался не проболтаться матери, что ее дочь ушла в Тигриное ущелье горы Инвансан.

– Еще он принес бумагу и что-то для рисования. Просил передать твоему папе.

Отец не мог заработать денег даже со всеми этими инструментами. Тем не менее мать и Вонхо все равно о нем заботились. Почему это делала мама, было вполне очевидно: пока дома есть кисти и краски, он будет возвращаться. Даже если отец был в припадке или пьяный вдрызг, он всегда приходил за инструментами; поэтому на деньги, которые Ким зарабатывала шитьем и ткачеством, она всегда покупала что-нибудь для рисования, несмотря на то что сама жила впроголодь. Но зачем это нужно Чхве Вонхо, было неясно. Возможно, чтобы сделать очередную запись для Хон в долговой книге.

– Он все равно заставит меня за них заплатить.

– Ну, по крайней мере, он до сих пор зовет твоего отца художником.

– Да, но это все еще мой долг… Кстати, сегодня солнцестояние, у тебя ведь есть рисунок Чхоёна?

– Конечно! Вот. Как всегда, папа нарисовал.

Это была скорее мешанина из чернил и красок, чем картина-оберег, но для Доксим это не имело никакого значения, ведь все, чего коснулась кисть ее мужа, – все еще лучшая картина на свете. Хон посмотрела на миску, которую принесла мать: вода в ней прозрачная, но к рассвету она полностью застынет. И потом мама снова заменит ее. Всегда так делала. Ничего не меняется.

Несмотря на наступившую темноту, Ким заметила, что дочь чем-то обеспокоена. Поэтому она перевела тему:

– О чем в последнее время богов просишь?

– Ни о чем.

Как усердно бы она ни молилась, в этом не было никакого толку. Если семь божеств^[8] действительно так могущественны, ее отцу уже давно вернулся бы рассудок. По крайней мере, на это все еще надеется мать.

– Может, мне помолиться за тебя? «Эй, там, на небесах, пришлите-ка моей дочурке мужа! Ну пожалуйста!»

Девушка фыркнула. Никто не захотел бы взять в жены дочь безумца.

– Мужчина, посланный с небес, явно не может быть простым человеком, так какой толк о нем молиться? С таким же успехом можно попросить, чтобы тебе сверху спустили канат^[9].

– Посмотри-ка, как мы разговариваем! Это ты так просишь меня найти тебе дружка?

– Я пошла.

– Ты давно не заходила, так поешь хотя бы! Сегодня день солнцестояния, я приготовила кашу из красной фасоли^[10].

– Если поем, то вряд ли успею вернуться до комендантского часа…

– Так переночуй дома!

– Дел полно. Я заскочила, только чтобы с тобой увидеться.

– Тогда подожди! Я сейчас, быстренько…

– Да я занята!

Доксим, следя, чтобы дочь никуда не ушла, убежала на кухню и вернулась с миской каши, помешивая ее ложкой.

– Она остыла, поэтому я залила ее горячей водой. Просто выпей, каша теплая. Мама не сможет уснуть, если не увидит, что ты все съела.

Каша была густой, но из-за воды довольно легко глоталась. Хон так забегалась, поэтому до сих пор и не осознавала, что желудок у нее совсем пустой. Разом выпив всю кашу, она вытерла рот рукой и протянула миску обратно.

– Еще в уголке губ осталось, – сказала мать, забирая тарелку. – Хотя… у тебя такое грязное лицо, что уже и не важно… В глаза не бросается.

– Вот и славно.

– Славно-то славно, а женихи на тебя как смотреть будут? Не знаю, чем ты таким занимаешься, но хотя бы помойся. Такая грязнуля, просто ужас!

– Ага… Я пойду.

Но вдруг она остановилась и хриплым голосом добавила:

– Одевай папу потеплее! Холодно, не успеешь оглянуться, как до смерти замерзнешь.

Ким слегка улыбнулась:

– Ты к нему заходила? Передавала привет?

– Нет, конеч…

Девица Хон увидела вдалеке трех мужчин и застыла. Было слишком темно, чтобы она могла различить их силуэты, но, вероятно, это был кто-то из «Пэк Ю».

– Ты чего, Светлячок?..

– Тс-с! Все, ухожу. Но если художники спросят – скажи им, что ты меня не видела! Хорошо?

– Почему? Зачем мне им врать?.. – как и дочь, прошептала Доксим.

Девушка только шикнула, изо всех сил нахмурившись и приложив палец к губам. Затем она пригнулась и перемахнула через забор.

– Ты снова разбила какую-нибудь дорогущую побрякушку? Или опять вляпалась в неприятности?

Ее тихий голос Хон уже не слышала. Все, что осталось после нее, – упавшая ограда.

– Это же она! Это девица Хон!

Мимо Ким Доксим прошмыгнули три мужчины.

– Здравствуйте, тетушка! До свидания, тетушка! – За этот короткий миг они не забыли поздороваться.

– Боже мой, сколько же вы все натерпелись… Мне так жаль!..

Когда вместо них на месте остался лишь сломанный забор, женщина посмотрела всем вслед и сказала:

– Видимо, в этот раз она доставила немало хлопот… Точно! Пора бы картину вывесить…

В отличие от быстрых шагов Мансу, идущего впереди, красная трость Ха Рама весьма неторопливо постукивала по земле. Ночь уже началась, и, хотя сейчас преследовали именно его, а не парнишку рядом, слепота значительно замедляла походку юноши.

Сегодня зимнее солнцестояние – самая длинная ночь в году, поэтому сумерки наступили так быстро. Если колокол пока не прозвонил, это не значит, что день еще не подошел к концу. Люди придумали часы, подражая природе, поэтому небо рассказывает о времени более точно.