Никогда в жизни не забуду этого чудесного дня: встречи с товарищами, с профессорами, с старыми аудиториями, гордость за дни, проведенные там, в отряде, за свою молодость – пусть трудную, но честную, за то, что в войне я нашла свое место. Студенты окружили меня, трогали орден, расспрашивали о ранении, о боях, и я чувствовала – может быть, это и не идет партизанке, – что сейчас заплачу от счастья. Я не умею объяснить это чувство, но каждый, кто возвращался с войны на родной завод, в школу, институт, поймет меня. Я сказала товарищам, что командование послало меня продолжать учебу.

Так я начала учиться. Снова лекции, конспекты, комсомольские собрания и студенческие вечера. Но читать газеты на лекциях по электротехнике, говорить «скучно» о технологии металлов я уже не могла. Передо мной вставали мертвые лица моих товарищей – студентов-партизан.

Я снова вспоминала строки писем из отряда: «Муся со звездочкой (так меня прозвали, когда я получила орден Красной Звезды), как ты учишься? Узнай, не вышла ли органическая химия Павлова. Напиши нам». И понимала, что слова, которые сказали мне в партизанском отряде: «Учитесь! Родине нужны образованные люди – врачи, инженеры, литераторы. Родина знает, что сейчас тяжело учиться, по это нужно!», – это были слова страны всем студентам.

У нас в институте много студентов, которые воевали или работали в первые месяцы войны на заводах, и все они сейчас учатся серьезно, понимая, что это их долг перед страной.

Мы спрашивали часто в комитете комсомола у неуспевающих студентов: «Почему плохо учишься?», и они говорили: «Потому что очень трудно!» А я думаю, что мы не имеем права говорить сейчас о трудностях. Я вспоминаю наши бои, наших ребят – простых, мужественных, умеющих умирать без стона, и уверяю вас, товарищи-студенты, что нам все же гораздо легче учиться в светлых аудиториях, чем всем, кто воюет сейчас далеко от Москвы за наше счастье.

Будем же хорошо учиться, чтобы, когда вернутся с войны наши товарищи, каждый из нас мог посмотреть прямо в их усталые солдатские лица».

И вновь у «Муси со звездочкой» слова не расходятся с делом. В те годы в институтской газете обязательно писали об итогах сессии. Процитирую один абзац из заметки «Итоги сессии по металлургическому факультету» в газете «Сталь» № 27 за 1945 год:

«Инвалиды Отечественной войны заняли первое место по сравнению с другими группами студентов факультета. Из них полностью сдали все экзамены 69 процентов. Инвалиды Отечественной войны – отличники тт. Конюшкова, Яковлева, Чижова, Гусева, Михайлова, В. Исаева, Киста, Харитонова – удержали звание отличника на протяжении всего года по результатам и зимней, и весенней сессий».

Это просто люди такие были. Очень особенные люди, очень особенно относившиеся к своим словам и делам.

Кстати, спорт студентка Мария Гусева не бросила и по-прежнему отстаивала честь Института стали на различных соревнованиях. Последнее упоминание студентки Гусевой в газете «Сталь» – это фотография. Спортивным репортажем начали, им же и закончили.

«Погодите! – скажете вы. – Какие соревнования? А как же ранение?»

Ну, если честно, то, скорее всего, не было никакого ранения. Почти наверняка это было придумано, чтобы легендировать возвращение Муси из армии.

Дело в том, что в конце декабря 1942 года всех девушек-диверсанток вывезли на самолетах У-2 из Брянщины на большую землю. И здесь им сказали примерно следующее: «Дорогие девушки! Родина очень благодарна вам за все, что вы для нее сделали, что вы пришли ее спасать в самое отчаянное время. Но теперь ситуация изменилась, все уже не так плохо, и положение дел фактически выправилось в правильную сторону. В вашей помощи уже нет настоятельной необходимости. Поэтому все желающие сотрудницы в/ч 9903 могут демобилизоваться.

Всё, девоньки. Сдавайте оружие, снимайте сапоги и гимнастерки, и езжайте домой, к маме. Возвращайтесь в ваши бухгалтерии, лаборатории и аудитории, там теперь ваш фронт. А мы здесь дальше уже сами».

Демобилизовались, кстати, не все. Аня Лаптева, например, осталась в армии. Куда ей возвращаться? Идти обратно в школу, в 10-й класс? Сидеть за партой с детьми – после этих вот двух лет?

Но большинство диверсанток, конечно же, вернулись к мирной жизни – у войны все-таки действительно совсем не женское лицо, а век диверсанта недолог вне зависимости от опыта и осторожности. Пуля – она не разбирает послужных списков.

А погибшие в ноябре девчонки, получается, всего месяц не дожили.

И да – все вышесказанное касалось только девчонок. Парни воевали до Победы.

Вообще, конечно, слова про «массовый героизм» абсолютно верные, но до чего же иногда обидно… Где-нибудь в Америке из этих девчонок сделали бы национальных героинь, сняли про них десятки сериалов и кинофильмов, они бы были популярнее «Битлз». А у нас героизм был настолько массовым, что подвиги в определенной степени стали обыденностью. Ведь в те же диверсанты пришли записываться три тысячи юношей и девчонок. Сами пришли, добровольно. Две тысячи прошли отбор. Если о каждом писать очерк – жизни не хватит.

В общем, демобилизованные комсомолки-диверсантки просто вернулись на заводы и в студенческие общежития и жили дальше обычной жизнью, раз в году получая от военкомата поздравления с Днем Победы. Даже к пионерам на сборы не всегда ходили – потому что секретность и «форма два». Но сегодня, конечно, про этих девчонок из в/ч 9903 могли хотя бы сериал снять. Чтобы помнили. Это не худшая страница нашей истории.

О жизни Марии Ивановны Гусевой после получения диплома известно очень мало. Удалось найти письмо 1975 года – ответ на запрос Рузского филиала музея «Новый Иерусалим» о ее встречах с Зоей Космодемьянской:

«С Зоей я познакомилась после возвращения с задания и при довольно необычных обстоятельствах. Наша база в то время располагалась в летних домиках между Кунцево и Одинцово в лесу. В день отдыха я отправилась походить на лыжах. При спуске с горы (а это я особенно любила и, как ни странно, люблю до сих пор) у меня лыжа зацепилась за кусты, сломалась и я здорово полетела, так, что потеряла сознание. Когда очухалась, около меня стоял деревенский мальчик и девушка, которая и была Зоей. Она-то привела меня в чувство, предложила свои лыжи и помогла добраться до базы. Так мы познакомились.

Впоследствии мы много разговаривали, и в это время, и после возвращения с очередного задания. Помнится, что она высказывала большую неудовлетворенность собой после 1-го задания, так как ей самой не пришлось делать «настоящего дела». Я ее убеждала в том, что группа задание выполнила, а для первого выхода ее участия вполне достаточно.

Я с ней не ходила в одной группе, поэтому не могу вам рассказать о ее боевых качествах. Что же касается ее облика и характера, то могу отметить ее исключительную фанатичность в хорошем смысле этого слова, твердость характера и убежденность в своей правоте. Не знаю, говорили ли вам, что она была отчаянной спорщицей, и порой переубедить ее в чем-то, что она считала правильным, было невозможно ни мне (я была постарше, т.к. 22 года рождения и пришла в отряд после двух курсов института), ни нашим ребятам.

Как видите, то, что я помню, это чрезвычайно мало и, видимо, интереса не представляет.

Я была дважды у вас в музее – один раз, когда открывали обелиск, и я возлагала венок к его подножию, другой раз просто потянуло побывать там, т. к. я нигде не выступаю о Зое. Видите, в боях с ней я не была, а написано о ней немало и очень подробно».

Сохранилась и фотография 1970 года с одной из встреч выживших диверсантов – они ежегодно встречались 9 мая возле Большого театра.

Мария Ивановна на ней с Михаилом Николаевичем Соколовым, бригадиром с московского завода, приведшим в диверсанты всю свою бригаду. Соколов, наверное, был самым старым курсантом «школы Спрогиса» – в 1941-м ему было уже 34 года. На этой послевоенной фотографии ей 48, а ему – 63. Именно «дядя Миша», как его звали девчонки в отряде, был командиром группы в том самом рейде в тыл врага, который расстроил Зою тем, что обошелся без геройств и «настоящего дела». Как вспоминал один из его бойцов: «Командир Михаил Соколов был заботливый и, главное, вдумчивый. Думал, прежде чем кого послать на задание, как его выполнить лучше, чтобы не засветиться. Осторожный был и везучий. Дошел в 45-ом до Берлина в составе артиллерийского полка, поставил подпись на Рейхстаге».

На этой фотографии – счастливые и очень красивые люди, когда-то выигравшие самую страшную войну в истории человечества, а теперь живущие обычной жизнью, не требуя себе ни славы, ни почета.

Это были такие люди и такое поколение.

Поколение, которое честно выполнило свой долг. Люди, которым досталась невероятно тяжелая судьба, но они сделали все, что могли, пусть даже это лежало за пределами человеческих возможностей.

Ровесник Марии Гусевой, поэт-фронтовик Семен Гудзенко в стихотворении «Мое поколение» писал:

"Это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,

Подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

…Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,

Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты".

Последнее из найденных свидетельств о выпускнице Московского института стали Марии Ивановне Гусевой относится к сентябрю 1983 года. В тот год праздновали 40-летие освобождения Брянской области от немецко-фашистских захватчиков. В «партизанскую столицу Брянщины», город Дятьково, пригласили всех живых диверсантов, дравшихся в окрестных лесах. Им, правда, шел уже седьмой десяток.

Приехали только трое – Павел Иванович Москаленко, командовавший группой в том злосчастном бою, Мария Ивановна Гусева и Анна Алексеевна Лаптева. Та самая Аня – девятиклассница, ушедшая на войну в 1941-м и встретившая 9 мая 1945-го в Кенигсберге, с которой они в декабре 1942-го сфотографировались на долгую память. Вот она в 1970 году.

Ну что сказать? Надпись оказалась пророческой.

Память действительно оказалась долгой.

Глава 2. Передовица

В этой повести я хочу рассказать вам об одном-единственном номере газеты «Сталь» – №1 за 1941 год.

Как я уже говорил, на пожелтевших станицах довоенной институтской газеты осталось нечто очень важное. Хотим мы того или нет, но войну мы знаем в пересказах. Люди, помнящие те времена, практически все ушли, их рассказы записывались и записываются через много лет после прошедших событий, а память человеческая – штука не очень надежная. К несчастью, людям свойственно забывать и путать даже очень важные вещи.

А тексты в газете «Сталь» писались современниками и очевидцами войны. В институтскую малотиражку писали не для потомков и не для истории, это было разовое обращение к таким же современникам, сиюминутный разговор.

И поэтому за скупыми строками при желании можно разглядеть живую историю и живых людей.

Чем мы и займемся.

1941 год, который еще не был тысячекратно проклятым, в Московском институте стали имени Сталина начался вот с этого номера, вышедшего 1 января.

Как мы видим, студентов и сотрудников уже поздравляют с Новым годом, что само по себе было изрядным достижением. Дело в том, что праздник Нового года был «реабилитирован» всего несколько лет назад, в 1935 году, когда в «Правде» появилась статья видного большевика, первого секретаря Киевского обкома ВКП(б) Павла Постышева с рассуждениями о том, что Новый год – это нормальный светский праздник, не чета религиозному Рождеству, и его вполне можно праздновать.

Но несмотря на все разрешения, новый праздник прививался довольно медленно и не сразу вошел в обиход. В газете «Сталь», например, первые поздравления с Новым годом появились только в 1938 году.

Внимательные читатели наверняка спросят – а почему это газеты у вас выходят 1 января?

Дело в том, что мир, в котором жили читатели тогдашней газеты "Сталь", изрядно отличался от нашего.