Угловы. Семья врачей. Век Добра и Любви (страница 6)
Мама открыла коробку и вытащила оттуда платье из жоржета небесно-голубого цвета с разбросанными по нему стеблями белых ландышей. Мама засмотрелась на такую красоту. Впервые у нее такое красивое платье. Она надела его, взяла из букета семь красных роз и пошла с Владимиром в неведомое будущее.
Глава 2. Отчим
Владимир был счастлив. После двух лет беспокойства и тревог наконец любимая женщина была с ним. Его мало беспокоило то, что он разорвал ее брачное свидетельство с Виктором. Главное, что он получил новое, свое свидетельство, о том, что она – Тамара Заварзина – стала теперь Тамарой Якубенко. Его только смущало, что Тамара не говорила ему о любви, и вспоминал, как однажды она даже сказала ему, что не любит его, а любит своего Виктора. От этих воспоминаний он мрачнел и какое-то время ходил грустный. Но Владимир был оптимистом и не давал себе подолгу тосковать, отгонял тревожные мысли и утешал себя тем, что он постарается сделать все от него зависящее, чтобы Тамара его полюбила и была счастлива с ним. Он помогал ей во всем, ходил на рынок, покупал продукты, много гулял с дочкой. А однажды он взял девочку, уехал с ней в город Горловку и провел там весь день: катался с ней на качелях, водил ее в цирк и покупал ей фруктовое мороженое, чем вызвал у нее восторг. Когда они вернулись вечером домой, она, счастливая, бросилась к матери и стала ей рассказывать о своем путешествии скороговоркой, перебегая с одного впечатления на другое. Она стала называть его папой.
Лето стояло жаркое, сухое, вокруг сплошные степные равнины, на которых высоко поднимались пирамиды угольных терриконов.
Правительство раздавало населению земельные участки под огороды. Учителям тоже выделяли такие участки, и мама получила небольшой кусок земли. Владимир помог вскопать огород, и они засадили его кукурузой, картофелем и подсолнухами. Немного посадили свеклы и моркови.
Мама постепенно успокаивалась. У нее прошло очередное обострение экземы, которое всегда возникало при нервном перенапряжении. Она себя чувствовала увереннее с Владимиром, прошел страх и растерянность. Только Виктора, моего отца, она не могла забыть, часто вспоминала его, когда оставалась одна, и все думала, думала о его такой тяжелой, жуткой судьбе. За что судьба так несправедлива к нему, доброму, ласковому, очень талантливому человеку. Он был инженер-мелиоратор, написал половину диссертации об осушении заболоченных земель с помощью березовых и эвкалиптовых насаждений. Это было актуально, так как в тех землях развивалась масса малярийных комаров. Он прекрасно играл на скрипке, любил произведения Баха, Моцарта, Вивальди, Паганини, Чайковского. У него, кроме большой библиотеки русских и иностранных классиков, была еще и большая фонотека. Были пластинки с записями великих исполнителей, таких как Александр Пирогов, Евгения Смоленская, Надежда Обухова, Ирина Масленникова, Леонид Собинов, Федор Шаляпин, Елизавета Шумская, Иван Козловский, Сергей Лемешев, Алексей Иванов.
Они исполняли главные партии в операх «Евгений Онегин», «Борис Годунов», «Пиковая дама», «Русалка», «Риголетто», «Травиата», «Фиалка Монмарта». Пластинки мама сохранила вместе с патефоном, и они дали толчок моему музыкальному развитию. Отец был талантливым художником, умел подбирать нужные качественные краски, которые сохраняли картины надолго. У мамы остались три его копии в уменьшенном варианте: «Море» Айвазовского, «Ночь над Днепром» и «Мельницы на берегу реки. Украина» Куинджи, списанные с почтовых открыток. И теперь так резко оборвалась его творческая многогранная деятельность.
«Конечно, и сам Виктор был немного виноват, – думала мама. – Собирал у себя компанию друзей, любивших выпить. Они вели опасные разговоры, были недовольны политикой Сталина, читали Троцкого. Неосторожный был он. Что теперь с ним будет? Вернется он или нет? Только бы остался жив!»
А как можно выжить в тех условиях, где зимой бывают морозы до 40 градусов? Как хочется узнать о нем, о его здоровье. Но как? Она боялась. Ей постоянно напоминали о сосланных семьях вслед за репрессированными мужьями. Но теперь она носила другую фамилию, к которой никак не могла привыкнуть. Однажды мама рискнула поехать проведать свою свекровь, Надежду Ивановну (мою бабушку) в Артемовск. Но съездила неудачно. Надежды Ивановны не оказалось дома. Соседи сказали, что она куда-то уехала, а когда вернется – неизвестно! Уже несколько дней как ее нет. Так мама и вернулась домой печальная, не встретившись с Надеждой Ивановной и не узнав от нее ничего нового о моем отце.
В августе на мой день рождения пришла открытка от Юрия Ивановича. На открытке изображен букет цветов и на оборотной стороне надпись:
На долгую память Эммочке от дяди Юры. Вырастешь большая, вспомнишь нас и свои детские годы.
Горловский район, шахта «Комсомолец»,
Ул. Стаханова, дом № 11
Заварзиной Эммочке, лично.
12.08.1940 год.
Эту открытку я сохранила на всю жизнь, как и открытку Айвазовского, с которой отец написал картину и которая висит у меня сейчас на стене.
Больше о Юрии Ивановиче и его жене не было слышно ничего. Что с ними случилось, куда они делись, осталось неизвестно.
* * *
Наступила осень. На тополях листья окрасились желтым цветом увядания. С шелестом падали сухие листья на землю. Крикливым косяком летели в голубом небе стаи гусей, мертвенно лежала трава. По утрам степь покрывалась голубоватой дымкой. В вышине стремительно неслись на запад свинцово-серые тучи. Ветер кружил столбы пыли. Разметанные ветром тучи скапливались снова. Ветер нес горькую пыль, почти до самой земли пригибались головки подсолнухов.
Учителя приступили к работе в школе. Мама вела уроки по математике в две смены – выходило больше, чем на ставку. Бабушка, Анна Алексеевна, занималась обедами и следила за мной. У меня была большая кукла, ростом почти с меня, ее прислала мне ко дню рождения бабушка, Надежда Ивановна. Куклу мы назвали Майей, как мою двоюродную сестру. Я укутывала куклу в разноцветные лоскуты и укачивала ее на руках, что-то напевая.
Бабушка была еще крепкой, жилистой, худенькой, с пышными, совершенно белыми, не похожими на седые, волосами. Она трудилась целый день, была очень чистоплотной, ежедневно протирала пыль на подоконниках, на кожаном диване с высокой спинкой и полочкой под продолговатым зеркалом, протирала пол в комнате.
Отчим перевез из общежития, где он жил, свою кровать и чемодан с одеждой, и в комнате стало немного теснее. Платяной шкаф перегородил комнату на две части, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.
Семья наша жила дружно, в мире, любви и взаимоуважении. В комнате еще жила большая серая кошка с зелеными глазами, очень ласковая. Я любила ее гладить, а бабушка каждый раз следила за этим и заставляла меня мыть руки после каждого поглаживания кошки. Так я была приучена на всю жизнь мыть руки после вхождения в дом с улицы, после прикосновения к кошке.
Приближалась зима. Заканчивался 1940 год. На земле, на крышах домов ослепительно белел снег, сверкал голубой иней, отливал под лучами закатного солнца. Раскинулась бескрайняя, заснеженная, сугробистая степь. Только издали виднелись усыпанные снегом горы шахтных терриконов. По черному небу ветер гнал на юг сплошные, кустистые тучи. Редко вспыхивала на миг желтой искрой одинокая звезда, и снова степь окутывалась темнотой, уныло свистел ветер.
Новый год встретили вместе, в семье мамы.
Днем в школе устраивалась для детей большая елка с красивыми игрушками, гирляндами из цветной бумаги. А под елкой стояли больших размеров игрушечные Дед Мороз и Снегурочка. У Деда Мороза поблескивала белая шуба, а Снегурочка была в бледно-голубом полушубке с серебристыми блестками и белой шапочкой. Вокруг елки дети со взрослой воспитательницей, учительницей младших классов, вели хоровод и пели «В лесу родилась елочка». Потом раздавали подарки – вкусные медовые пряники, конфеты, мандарины и игрушки. Дети, счастливые, прыгали и шумели.