Воспоминания (страница 5)

Страница 5

В нижнем этаже был крошечный и pretty expensive[9] ресторан с диваном вдоль стенки и столиками. Так узок, что привычное размещение столиков в нем было невозможно.

Vis-à-vis [10]какой-то Music Hall.

Кажется, в нем видел Карнеру до его выступления в Альберт-Холле в присутствии принца Уэльского (позже отрекшегося от престола).

По-видимому, для меня настолько существовал Джойс и только Джойс в литературе, что никакие иные фамилии had no appeal[11].

Рядом с Джойсом называли Лоуренса по признаку… цензурных запретов на «Улисса» одного и «Любовника леди Чаттерлей» другого.

Все проходило мимо ушей.

«Любовника» купил, ступив на палубу «S. S. Europe»[12] по пути в Америку.

Но никак не для чтения, а ради снобизма.

И не читал его очень долго.

Ни на пароходе. Ни в Штатах. Ни даже сразу в Москве.

Почему потом прочел – сам не знаю.

Но обалдел совершенно.

Затем выписал «Women in love»[13].

Прочитал злостную атаку на Лоуренса вообще в «The doctor at literature»[14], купленном из-за статьи о Джойсе.

И дальше – больше, стал охотиться за каждой книгой распухавшей «лоуренсианы».

Интересовало affinity[15] с моими взглядами на пралогическое.

Особенно блестяще это в этюдах по американской литературе.

На них нападаю тоже окольно.

Меня интересует Рокуэлл Кент.

Я его узнаю (помимо беглых репродукций с его путешествия по Аляске) толком по странной книжечке полукубического формата – черной с золотым заглавием, где его великолепные заставки, концовки и целые иллюстрации.

Все – на тему о китах.

Название книжки «Моби Дик».

«Моби Дик» – очень плохой фильм с участием в роли одноногого капитана Джона Барримора.

Когда-то видел.

Рисунки Кента великолепны.

Они меня интересуют двояко.

В первую очередь – в составе графических образцов для композиции кадра. (Иллюстрации к руководству, которое я планирую очень давно.)

Рядом с «Белыми ночами» Добужинского, «Версалем» Бенуа (для случаев композиции и необъятных горизонтальных партеров я имел дело с этой же проблемой при съемке пирамид и остатков храмов в Сан-Хуан-Тетиуакан), полотнами Дега (первопланная композиция), Караваджо (поразительные ракурсы и размещения фигур не «в поле кадра», то есть в контуре кадра, а в отношении к плоскости кадра) и т. д.

Повторяется история с Бердслеем:

В мире животных

я купил пьесу «какого-то» Джонсона из-за иллюстраций к ним Бердслея.

Пьеса оказалась «Volpone» Бена Джонсона.

Случайно ее прочел и по уши навсегда увлекся великим Беном.

Так и здесь.

Попробовал почитать саму книжку,

познакомился с Мелвилдом и опьянел.

Потом, по непонятной внутренней интуиции, из-за моря Джей мне шлет «Оmoо» и «Турее»[16] – восхитительные регрессивные конструкции (1945)!

До этого Джей (Лейда) от моего имени ссылается в «The Film Sense» на главу из «Моби Дика» – «The whiteness of the whale»[17] (к моему пассажу о том, что «злодейство» в «Александре Невском» решалось, вопреки традициям, белым: рыцари, монахи).

Лихорадочно ищу чего-нибудь о Мелвилле. «Moby Dick» интересует еще как возможный материал для пародийного «The hunting of the Snark»[18] Льюиса Кэролла.

Единственное, что пока нахожу (нашел раньше, когда впервые прочел «Moby») – это полстранички у Mrs. Rourke в «American humour»[19] (до войны).

Затем читаю в «Литературной газете» (1944), что наследница Мелвилла послала в Москву ряд его произведений в старых изданиях.

В это же время читаю у Règis Messac («Le “Detective novel” et l’influence de la pensèe scientifique») о «Confidence man» [20]Мелвилла.

Ищу его в Библиотеке иностранной литературы. Там есть что угодно, кроме «Confidence man».

Но зато есть и большое количество книг о Мелвилле.

Среди них… «Studies in classic american literature» [21]Лоуренса.

Терпеть не могу читать в библиотеках.

Особенно в холоде и грязи декабря 1944 года, в нетопленной Библиотеке инолитературы в переулке на Пречистенке.

Все же одолеваю главы о Мелвилле и остаюсь bouche bée[22].

Так это замечательно, и в линии тем моего Grundproblem[23] Melville vu par Lawrence[24] – совершенно изумителен.

Через Hellmann получаю томик в собственность.

Потом от Джея приходят «American Renaissance»[25] Матиссена и «Herman Melville» Sedgwick (я уже в больнице, в начале 1946 года).

Revival[26] бешеного увлечения Лоуренсом.

Декабрь 1943 года, когда после break-down’а[27], после девяноста ночных съемок «Ивана» в Алма-Ате я отдыхаю в горах; один в маленьком домике в яблоневом саду при закрытом на зиму санатории ЦК Казахстана.

В солнце и снегах зачитываюсь сборником «Collected tales»[28] и т. д.

Меня интересует «звериный эпос» сквозь его новеллы.

Я занят вопросом «звериного эпоса» в связи с… Disney’ем.

Disney как пример искусства абсолютного воздействия – абсолютного appeal[29] для всех и всякого, а следовательно, особенно полная Fundgrube[30] самых базисных средств воздействия.

«Tales» – поразительны по обилию подспудно действующего и по чисто литературному блеску.

Любопытно, что «Aaron’s rod»[31] так же удивительно плохо, как и «Sons and lovers»[32], да, пожалуй, и «Plumed serpent»[33], которого невозможно одолеть! Хотя это my «beloved Mexico»[34] – а может быть, именно потому knowing Mexico[35]?!

* * *

Второй случай – хотя по времени первый: Всеволод Эмильевич.

В 1915 году меня упорно хотят приобщить к «Любви к трем апельсинам».

Узнав, что меня натравил на театр Комиссаржевский своей «Турандот» у Незлобина (а не пакостно-паточная «Турандот» у Вахтангова) того же Гоцци, старается Мумик (Владимир) Вейдле-младший.

В доме на Каменноостровском, где много лет потом живет Козинцев.

Безрезультатно. Смутно помню обложку Головина.

Ту самую, оригинал которой сейчас – драгоценнейшее из воспоминаний о мастере – находится у меня дома!

Эскиз к балету «Пиковая дама»

Миллионеры на моем пути

Краснокожие индейцы в перьях. Короли. И миллионеры.

О них знаешь только по книгам.

Фенимор Купер, Следопыт и Чингачгук.

Нюсенжены, Саккары и Каупервуды Бальзака, Золя и Драйзера.

В краснокожих играл. Царя в детстве видел. Королей не встречал никогда.

О миллионерах знал только понаслышке.

Бэкер-стрит, мадам Тюссо (кабинет восковых фигур, начавший свою историю с момента, когда мосье Тюссо привез в Лондон два восковых изображения отрубленных голов Людовика XVI и Марии Антуанетты).

Скажем прямо – короля я все-таки увидел, хотя и мимолетным профилем в черной закрытой машине вечером по пути в театр.

Ровно настолько, чтобы живьем проверить его сходство с Николаем II, которого видел подробнее и дважды.

Один раз в Риге.

И другой раз при открытии памятника Александру III.

Пресловутый «Комод, на комоде – бегемот, на бегемоте – обормот» Паоло Трубецкого («Отец и дед мой казнены» Бедного и «многие желали бы видеть этот гранитный пьедестал подножием гильотины, но я этого не допущу» Керенского или à peu près[36]).

Смотрел на царя из углового окна на Фонтанке. (Недавно видел окно, заложенное кирпичами с амбразурами, глядевшими на еще отсутствовавших клодтовских коней – воспоминание о днях блокады Ленинграда.)

В те годы – это одно из окон «поставщика двора его величества» портного Китаева.

С девичьих времен маменька шьет у него платья и костюмы, и в этот «торжественный» день Китаев любезно раскрывает свои окна своей особенно преданной clientèle d’élite[37].

Здесь проход по Невскому его императорского величества дополняется чаем и птифурами.

Почему-то чай и птифуры непременно сопутствуют прохождениям торжественных процессий, связанных с коронованными особами.

Очень хорошо в «Кавалькаде» Ноэля Коуарда сделана сценка, где за дракой из-за пирожных дети забывают выйти на балкон, чтобы посмотреть на процессию, в которой участвует и увенчанный орденами папа.

Между птифурами (этими как бы «четвертованными» нормальными пирожными) Китаев раздает дополнительные деликатесы: перлы из интимной жизни царей.

Помню рассказ о том, как императрица (Мария Федоровна) однажды привезла сюртук Александра III «перешить в амазонку».

Облачения царя-гиганта хватило бы на это (кто видел его кушетку в Гатчинском дворце!).

Но Китаев, конечно, «заменил сюртук сукном», а сюртук хранит как реликвию.

Рассказы, чай и птифуры не мешают разглядеть маловпечатляющую худенькую фигурку полковника в хаки – носителя царских регалий и чина, застенчиво правой рукой играющего застежками левой перчатки.

А в остальном так хорошо известного по картине Серова.

Серов здесь вспоминается потому, что один из моих приятелей – Шурик Верховский – в дни революции видел этот портрет, проколотый решеткой Зимнего дворца, на которой он болтался вверх ногами.

Под подбородком Екатерины II (что против былой Александринки), как и под бородой Александра III на Знаменской площади, в эти же дни болтались бутылки из-под водки. В руках красные флажки.

Король и королева

Невский оглашался выкриками: «Правда о царице Сашке и распутнике Гришке», «Акафист царю Николаю» и т. д. и т. п.

Я лихорадочно скупал все, что могло попасться под руку в этом роде.

Представление о революции у меня было сплетено с самыми романтическими страницами Великой французской революции и Парижской коммуны.

Памфлеты! Боже мой! Как же без них.

И по совести скажу: гильотины на Знаменской площади на месте творения Паоло Трубецкого мне очень не хватало для полноты картины.

Как случилось, что мальчик из «хорошей семьи» с папенькой – оплотом самодержавия – вдруг мог…

<Похищение>

«The knot that binds»[38]
Главка о divorce of pop and mom[39]

Самый крупный писчебумажный магазин в Риге – на Купеческой улице. Любопытная эта улица «поперек себя толще» (это, кажется, обозначение для одного из персонажей «оригинального» «Пиноккио», которого я читал в самом раннем детстве, – тогда еще не было «вариантов» ни А. Толстого, ни А. Птушко, а Дисней был, вероятно, еще моложе меня).

Ширина Кауфштрассе, аккуратно вымощенной прямоугольным камнем, была больше ее длины.

Это особенно бросалось в глаза, так как кругом были маленькие улочки старого города.

Слева от магазина – книжная лавка «Ионк унд Полиевски», наискосок – «Дейбнер», напротив – громадный магазин белья Хомзе.

Над самым магазином вывеска – «Аугуст Лира, Рига». Лира пишется через «ипсилон» (то, что мы называем игрек, а мексиканцы – «ла и гриега», среди которых эта буква почему-то очень популярна; я помню на окраине Мексико-Сити маленькое питейное заведение под этим названием, с громадным игреком на вывеске). «Ипсилон» нас заставляют произносить как «ю». Отсюда – «Аугуст Люра, Рига».

[9] очень дорогой (англ.).
[10] Напротив (франц.).
[11] не привлекали (англ.).
[12] «Steamship-Europe» – пароход «Европа» (англ.).
[13] «Влюбленные женщины» (англ.).
[14] «Врач в литературе» (англ.).
[15] сродство (англ.).
[16] «Ому» и «Тайпи» (англ.).
[17] «Белизна кита» (англ.).
[18] «Охота на Снарка» (англ.).
[19] миссис Рурк в «Американском юморе» (англ.).
[20] Режи Мессак («“Детективный роман” и влияние научной мысли») о «Искусителе» (франц., англ.).
[21] «Очерки о классической американской литературе» (англ.).
[22] с разинутым ртом (франц.).
[23] главного вопроса, основной проблемы (нем.).
[24] Мелвилл глазами Лоуренса (франц.).
[25] «Американское Возрождение» (англ.).
[26] Возобновление (англ.).
[27] Здесь: заболевание (англ.).
[28] «Избранных рассказов» (англ.).
[29] интереса (англ.).
[30] сокровищница (нем.).
[31] «Жезл Аарона» (англ.).
[32] «Сыновья и любовники» (англ.).
[33] «Пернатый змей» (англ.).
[34] моя «обожаемая Мексика» (англ.)
[35] [что] знаю Мексику (англ.).
[36] приблизительно так (франц.).
[37] избранной клиентуре (франц.).
[38] «Узел, который связывает» (англ.).
[39] разводе папеньки и маменьки (англ.).