Одетые в зеленые халаты сотрудники наблюдали за показателями приборов, установленными и в самих аквариумах, и снаружи. В основном выращивали и исследовали спирулину с повышенным содержанием белка, железа и минералов.

Фардину нравились и запахи, и звуки лаборатории. Бульканье пузырьков воздуха в аквариуме. Стеллажи с чистыми колбами, пробирками, мензурками, препаратами. Фируз возглавлял и эту лабораторию и разработки по водорослям. Как и руководство университета он считал это направление чрезвычайно перспективным и в фармацевтике, и в космическом направлениях – пищевая добавка для космонавтов.

– Мировой океан, – любил повторять Фардин, – это кладезь питательных элементов – и аптека, и легкие планеты, и салон красоты, и хранилище неистощимых пищевых ресурсов. А водоросли еще не изучены досконально. С появлением новых технологий открывается все больше граней в исследовании свойств различных низших растений. Вот, скажем, спирулина, открытая только в середине прошлого века…

Далее Фардин садился на любимого конька, вызывая зевоту у окружающих.

– До сих пор толком неизвестно, как эта водоросль ухитряется накопить такое количество полезных элементов. Это лишний раз доказывает, что человек происходит от морских млекопитающих, ведь именно использование в рационе водорослей приводит к увеличению продолжительности жизни. Взять, к примеру, японцев…

В лаборатории Фардин становился очень строгим и требовательным. Доктор Фируз в отглаженном зеленом медицинском халате, надетом поверх рубашки без галстука, которые в Иране традиционно не носят, хмурил черные брови над темно-серыми глазами, не повышал голос, но говорил резко, если начинал сердиться на нерасторопных лаборантов.

– Доктор Фируз, вас вызывает доктор Омид, – сообщил секретарь Фардину, заглянув к тому в кабинет, находящийся тут же, в лаборатории, за перегородкой из бледно-зеленых стеклянных блоков.

Омид выглядел усталым, прикрыв дымчатыми квадратными очками мешки под глазам, он пил минеральную воду и грустно икал, источая запах мяты с тонким едва ощутимым душком арцаха.

Даже если кто-то из сотрудников Медицинского университета и учует запах алкоголя, жаловаться не станут. Омида, может, и накажут, но он не перестанет быть начальником исследовательского отдела с правом «казнить и миловать».

Будто вчера и не пили вместе. Омид даже не предложил присесть. Однако, когда он заговорил, Фардину стало понятно – самогон растопил лед.

– Ты завтра в отпуск? Ну что ж, отдохни недельку. И с новыми силами за дело. У меня на тебя далекоидущие планы и на твою спирулину.

– Она не столько моя… – с замиранием сердца в предвкушении судьбоносных перемен пробормотал Фардин. – Вся лаборатория ею занимается. Я вам давно твержу, уважаемый доктор Омид, за исследованиями свойств спирулины будущее.

– Ну допустим, нет ничего нового в том, что она полезна. Выпускают и в капсулах, и в таблетированном виде, и в порошке… Мне понадобится, чтобы ты отбросил все побочные исследования и сосредоточился на одном, основном, – Омид отпил еще минералки из высокого стакана, снова икнул. – Неплохо будет повторить наши с тобой теплые посиделки.

Фардин кивнул с дружелюбной улыбкой, пригладил бороду, которую, скорее, можно назвать многонедельной щетиной. Бороды носили те, кто постарше, а доктор Фируз молодился. По документам он был взрослее своего подлинного биологического возраста на четыре года. Ему якобы уже исполнилось пятьдесят.

Эта хитрость с подменой даты рождения обуславливалась двумя мотивами. В девятнадцать лет он не мог иметь диплом биологического факультета МГУ, а заодно, чтобы сбить со следа тех, кто попытается проверить его биографию.

Имя подлинное, а с датой путаница. И для легенды это даже лучше. Идеальность – не признак достоверности. Решат, что подчистили хвосты.

– Мне бы не хотелось оставлять другие направления, – Фардин изображал фанатичного ученого, помешанного на теме, которой посвятил жизнь. – Что, урезали финансирование?

– Напротив. Сочли необходимым сконцентрировать силы и не распыляться, – Омид помялся и, понизив голос, добавил: – Не могу всего рассказать, но это до поры до времени. Когда твою кандидатуру утвердят, с тобой будет говорить сотрудник безопасности Камран. Я снабдил тебя превосходными характеристиками, что соответствует истине. Педант, дисциплинированный, талантливый и перспективный ученый, великолепно образованный. Однако Камран дал мне понять, что есть некоторые осложнения. Надеюсь, ты никого не убил? – омид хохотнул и снова икнул. – В следующий раз лучше виски, – попросил он.

Похолодев, Фардин кивнул.

– Если только подопытную крысу когда жизни лишил, и то не намеренно, без злого умысла, – он улыбнулся и вопросительно взглянул на Омида, не решаясь расспрашивать, что происходит. Он и так догадывался.

–Не могу ничего сказать,– заметил его взгляд Омид.– Меня, знаешь ли, не посвящали в детали. Но, поверь, если с Камраном найдешь общий язык и развеешь его сомнения, то не пожалеешь. И работа что надо будет, и финансово… За секретность, опять же, доплаты… Ну пока преждевременно. Иди-иди,– он достал из-под стола еще бутылку с минеральной водой.– Мне надо пережить сегодняшний день. Сейчас бы шур [Шур (перс.)– соленое. Маринованные в рассоле овощи] поесть.

– Да я бы тоже не отказался, – Фардин смущенно потер шею.

Едва Фардин вышел из кабинета шефа, наручные часы издали звуковой сигнал, напоминая о времени намаза. Многие сотрудники будут молиться, как обычно. Фардин на это время поднимался на крышу, где находилась опытная оранжерея.

Он ходил в мечеть только в джума [Джума (араб.)– собрание – пятница, пятничная молитва]. Иногда молился дома, когда тяжело становилось и особенно остро сдавливал тиски казавшийся тесным и душным Тегеран, а Тачал словно бы грозил обрушиться на город, вместе с шикарными особняками с бассейнами и кортами.

На крыше университета находилась и зона рекреации с навесом и скамейками. Сотрудники сами сажали цветы в тяжелые квадратные кадки, и те медово пахли на раскаленной крыше. В оранжерее держали все окна открытыми, но работать внутри было возможно только ранним утром.

Несколько сотрудников, не следовавших так строго правилам и не молившихся по пять раз в день, сидели под навесом. Кто-то читал книгу, кто-то разговаривал или играл в шахматы, благоразумно исключенные великим Аятоллой Хомейни из списка запрещенных азартных игр.

Фардин сел на самую отдаленную от выхода скамью у края навеса, так что солнце попадало ему на лицо. Он зажмурился и выглядел как человек, принимающий солнечные ванны, когда выдался небольшой перерыв в работе.

«За что боролись, на то и напоролись, – вспомнил он любимую поговорку деда. – Как-то все внавалку пошло, – думал Фардин, пытаясь понять как гадалка: что было, что будет, чем сердце успокоится. – Как бы мне самому не „успокоиться“ на веки вечные. Хотел, рвался, чтобы оказаться поближе к одной из засекреченных секций исследовательского отдела. Надеялся, что проболтается пьяный Омид, хоть намекнет. Его обрабатывал долго, рисковал своей шкурой, проводя спецоперацию по закупке арцаха. И… Лучше бы все пошло насмарку, чем такое проявление доброй воли шефа. Немного же ему было надо, чтобы решить мне посодействовать в забеге по карьерной лестнице. – Фардин приоткрыл глаза. После яркого солнца все окружающее казалось темно-серым, черно-белым. – Нет, Омид прагматик. Все не так просто как может показаться. В то время когда я обхаживал шефа, он наблюдал за мной и моей работой, пристально наблюдал. С перепоя решение о моем переходе шеф не принимал. И сделал это не сегодня и даже не вчера, если Камран уже успел изучить мою биографию и понял, что имеются „некоторые осложнения“. Что он мог вкладывать в эту, возможно, фатальную для меня формулировочку? Бегство из Азербайджана? Задержание? Этого достаточно, чтобы отклонить мою кандидатуру и, более того, возобновить проверку, начатую в 91-м. Тогда они отступились благодаря дядиным связям. Сейчас старик уже не имеет былых позиций…»

Фардин встал и прошелся вдоль стеклянной стены оранжереи. «Нет, Омид прагматичный, – снова повторил он про себя. – Он согласился выпить со мной и посидеть у него тогда лишь, когда принял по мне решение. Ответственность у него большая, засекреченные секции занимаются разработками необходимыми, вероятнее всего, для оборонного ведомства. Брать специалистов из симпатии, по блату он не станет. Отвечает головой за результат. Значит им нужны мои наработки, моя голова, и они могут махнуть рукой на мое прошлое. Вопрос состоит в том, насколько нужен конкретно я и как крепко они готовы закрыть глаза на мои экзерсисы почти тридцатилетней давности? Похоже, моей тихой жизни в Тегеране приходит конец. Наступил момент, назрел, когда я настолько приблизился к пламени, что невозможно не опалить крылышки. Я так стремился на этот теплый свет, обещающий потоки ценной информации, что теперь уже поздно поворачивать. Меня затягивает в водоворот событий, на которые я не могу влиять, задействовано слишком много персонажей. А главное, Камран».

Достав пачку «Farvardin», он подумывал закурить, но здесь это было запрещено.

«Отказаться, значит, вызвать подозрения. Какие основания для отказа? Предложение лестное. С повышением зарплаты. Да и вообще… Это само по себе повышение. Наверняка неограниченные возможности для ученого. Командировки. Кладезь информации. Засекреченной. И подотчетной, – мысленно посетовал Фардин, как медведь, увидевший огромный улей, сочащийся медом, как медведь, который слышит гул от сотен, от тысяч диких пчел, но у которого капает слюна с клыков, и он все же лезет на дерево, надеясь на крепость собственной шкуры. – Выявить источник утечки при хорошей организации секретности, труда не составит… Если бы все зависело только от меня, мне бы удалось держаться в тени», – Фардин покусал губы, пытаясь унять волнение.

Но ведь информация уйдет в Центр, ею наверняка захотят воспользоваться, иначе какой в ней смысл? А когда всплывет осведомленность России в том или ином вопросе, подсвеченном Фардином, включится механизм замедленного действия. Начнется обратный отсчет до момента, когда вычислят крота. И они вычислят. Фардин прожил в Иране почти три десятка лет и успел понять – власть тут контролирует ситуацию. МИ, проросший сосудами, капиллярами во все структуры общества, умело использовал в контрразведывательной работе наработки САВАК [САВАК (SAVAK)– Министерство государственной безопасности Ирана времен правления шаха Пехлеви (1957–1979гг.). Политический сыск, разведка, контрразведка].

На базе той, шахской спецслужбы, создали МИ. Многие приемы работы САВАК оно переняло. А САВАК в свою очередь создавали по типу Моссада и ЦРУ. Уж во всяком случае их спецы руку приложили. В шахском МГБ Ирана, как и в тех, зарубежных, спецслужбах, не гнушались калечащими методами допроса, а в комбинации с местным восточным колоритом – это превращалось в адскую смесь. О подобном колорите писал еще Плутарх, отдавая пальму первенства персам в вопросах пыток и мучительных казней.

В Москве Фардина просветили относительно САВАК. Хоть ее и не существовало уже, но «дело ее жило» и процветало. До революции 1979 года САВАК активно сотрудничало с ЦРУ, позволявшим пользоваться своими источниками, чтобы получать разведывательную информацию об СССР. Это во многом связывало по рукам и ногам сотрудников советской легальной резидентуры.

В МИ довольно охотно принимали бывших офицеров из САВАК. Даже возглавил новую службу один из руководителей САВАК, что, в общем, говорило о большой лояльности саваковцев к революции 1979 года.