Фардин вернулся в лабораторию, запрятавшись от мира и проблем за зеленоватыми стеклами аквариумов, словно залег на дно морское, и микроскоп выполнял роль своего рода перископа, через который доктор Фируз предпочитал смотреть не на окружающих, а на предметные стекла, вглубь мира, в котором кипят страсти, сопоставимые с людскими, но они хотя бы не способны причинить Фардину вред. Работа его умиротворяла. Но не сегодня.

Он как школьник на выпускном – детские игры закончились, прощай школа и учителя… Фардин то и дело оглядывал лабораторию с тоской, как в последний раз. Он считал, что из Венесуэлы вряд ли вернется в Иран.

Вернуться – значит, придется получать информацию, рискуя как никогда и нарушив первоначальную установку о «тихой жизни». Пойдет ли Центр на такие кардинальные изменения в тактике его работы? Смешивать долгоиграющий проект стайера, со спринтерской манерой действий – хапнуть горячие сведения и раствориться в пространстве – подвергнуть опасности не только разведчика, много лет внедрявшегося, обраставшего связями, источниками, но и все его связи. Не говоря уже о родственниках Фардина. У него в Тегеране сын, дядя и двоюродные братья и сестры. Ни у Фардина, ни у его начальства в Центре не возникнет сомнений относительно судьбы этих родственников в случае его провала. А еще есть друзья, знакомые. Всех их начнут допрашивать, вероятно, кто-то лишится работы из-за недоверия. Где гарантия, что шпион Фардин Фируз не использовал их втемную или открыто?

Решение Центра будет зависеть от того, насколько важна для них информация. Но на данном этапе Фардин практически ничего не знал о сути предстоящей работы в секретной секции. Только догадывался. Но главное он все же уловил из разговора с Омидом – будут очень серьезные проверки, они уже идут полным ходом. И есть вопросы у проверяющих. Дай Бог, завтра его выпустят из Ирана, а если и выпустят, не факт, что по прибытии обратно, у трапа самолета Turkish Airlines его не встретят крепкие парни в костюмах, вежливые до дрожи. Они, правда, недолго будут так деликатничать…

«Странно, что Камран не взялся за меня именно теперь, до отъезда в отпуск? Чего он ждет? Зачем оттягивает беседу, тем более, если у него уже „возникли вопросы“, как утверждает Омид? Будь я на его месте, не преминул бы провести предварительную встречу, пощупать исследуемый объект. Тем более, что этот самый объект завтра может сделать ноги, почуяв опасность.

Нет, чем-то задержка обусловлена. Либо Камран ждет ответа на какой-то запрос обо мне, по-видимому, насчет того ареста, либо маринует меня, как шур. Он наверняка понимает, что я осведомлен о предстоящем переводе в засекреченную секцию, не исключено, что Камран сам санкционировал сегодняшнюю „болтливость“ Омида. Таким образом он хочет заставить меня нервничать и ошибаться. Наверняка уже установлено наблюдение».

И хоть Фардин не сомневался в своей осмотрительности, все же поежился от собственных выводов. Он явно попал в зону турбулентности. Среди ясной и тихой жизни.

В лабораторию заглянул помощник Омида – шахин. Встретился взглядом с Фардином и решительно направился к нему.

– Доктор Фируз, – он склонился к самому уху Фардина, что само по себе сигнализировало о нестандартности ситуации. Шахин ниже по рангу и не должен таким образом нарушать почтительную дистанцию. Но Фардин не стал ни взглядом, ни жестом, ни уж тем более словом ставить его на место, услышав, с каким посланием тот пришел:

– Доктор Фируз, вам следует подняться на седьмой этаж, в кабинет семьдесят три. – Он уточнил: – Прямо сейчас. Не стоит заставлять ждать господина Соруша.

– Как зовут господина Соруша? – чуть дрогнувшим голосом уточнил Фардин, догадываясь, каким будет ответ.

Но Шахин смутился и развел руками, бочком выбрался по тесному коридору из аквариумов и скрылся за дверью, на которой был приколот плакатик с героями-мучениками Священной обороны, в том числе и с Мустафой Чамраном, ученым-физиком, бывшим министром обороны.

Фардин подумал было позвонить шефу, чтобы получить разъяснения, но делать этого не стал. Он неплохо успел изучить Омида, чтобы понимать – шеф лоялен до определенной черты. Да, Фардин вызывает у него симпатию, но полное доверие появится только после отмашки Камрана. А если сейчас донимать Омида расспросами о вызове в семьдесят третий кабинет, он наверняка ответит сухо или отчужденно. Фардин знает, каким холодным может в одну секунду стать шеф. Как горные цепи Загроса зимой.

Сняв медицинский халат, Фардин осмотрел рабочий стол. Выдвинул верхний ящик, достал из блока сигарет три пачки, рассовал их по карманам. Внимательно осмотрел содержимое ящика, зная, что здесь нет «посторонних» предметов. И все же эта проверка позволила ему собраться с мыслями.

«Сбежать сейчас – бессмыслица. Не паниковать! – урезонил он сам себя. – Если бы собирались задержать, вряд ли провернули бы это в университете. Они и дома не задерживают. Чаще хватают на улице и впихивают в микроавтобус с затемненными стеклами. Внезапность позволяет сохранить улики, если они есть в доме. Да и с собой задержанный ничего не успеет сделать… Вздор в голову лезет».

Фардин прошел по коридору до лифта, машинально поздоровался с прошедшими навстречу сотрудниками. Даже перекинулся парой фраз, из которых не помнил ни одного слова, когда оказался перед дверью с цифрами семьдесят три.

Он постучался и зашел. Увидел господина Соруша со спины. Тот стоял у окна, глядя на запруженную машинами улицу и пил чай.

– Вот и вы, доктор Фируз, – не сразу обернулся Соруш. То ли давал Фардину время выйти из обморочного состояния и обрести способность общаться, то ли засмотрелся на вечерний Тегеран.

– Присаживайтесь, уважаемый Фардин. Вы ведь позволите мне вас так называть? – он обернулся и протянул руку, оставив чашку с недопитым чаем на подоконнике. – Меня зовут Камран Соруш.

Среднего роста, с черными выразительными глазами, густыми темно-русыми волосами, с щетиной на впалых, почти бледных щеках. Очень правильные черты лица – тонкий нос, почти пухлые губы. Он наверняка вел свое происхождение не из семьи крестьян, трудившихся под открытым небом на палящем солнце где-нибудь на рисовых полях в северных останах [Остан – административно-территориальная единица Ирана] Мазендран и Гилян, на побережье Хазарского моря. Потомки тех крестьян обладали почти черной, продубленной солеными ветрами кожей. Этот же парень, чуть помладше Фардина, явно горожанин. Его легко было представить в Голестане или в Чехель-Сотуне Исфахана, где стены украшены изумительными, утонченными фресками. Вообще, он напоминал Рустама из «Шахнаме», как его изображают на иллюстрациях. Правда не выглядел таким могучим, как великий богатырь.

«Нет на свете равных Рустаму», – припомнил строчку из поэмы Фардин.

Правда в миниатюрах, иллюстрирующих поэму, Рустама изображали рыжебородым. Персидский список «Шахнаме» Фардину показали ленинградские сотрудники КГБ в библиотеке имени Салтыкова-Щедрина. Книгу в кожаном переплете с золотым обрамлением и с отделкой из сафьяна.

Внутренняя дрожь почти прошла. Фируз уставился в глаза красавчика, такие ослепительно яркие, как небо над Деште-Лут. Там бывает до плюс семидесяти градусов, и Фардин начал потеть.

Он порой негодовал на человеческую физиологию. Научившись сохранять невозмутимую мину, повлиять на другие реакции организма не мог. Краснел и потел. Сейчас это, к счастью, оправдывалось обстановкой.

В кабинете у таких как Соруш подобные реакции возникли бы у любого иранца, даже у тех, кто не сталкивался с МИ напрямую, как Фардин.

– Вы – ценный сотрудник – вот в чем загвоздка, доктор.

Он рукой указал на два низких кресла с круглыми сиденьями и высокими резными спинками. Между ними стоял круглый столик, настолько же неуместный здесь, как и кресла. Над этим чайным уголком висел портрет Хомейни, хмуро взиравшего на Фардина.

Соруш молча налил ему чаю и выглядел как человек, полностью поглощенный этим процессом. Фардин догадывался, какой от него ждут реакции, хотя его так и подмывало взять еще более затяжную паузу, начать смаковать чай, сделав вид, что ничего не слышал. Но он поступил, как надо – испугался.

– Господин Соруш, какая загвоздка? В чем? Я всегда работал на совесть…

– Ни у кого нет сомнений в вашем трудолюбии и компетентности, – перебил Соруш. – Доктор Омид, надеюсь, сообщил вам, что мы рассматриваем вашу кандидатуру для работы в секретном секторе. Разумеется это влечет за собой ряд проверок. Так вот, в ходе одной из таких проверок всплыла информация…

Очередная пауза «вывела» Фардина из себя:

– Господин Соруш, вас, наверное, ввели в заблуждение относительно меня. Я работаю здесь довольно давно. Меня все устраивает, и я не стремлюсь что-либо менять. Так что, если у вас есть сомнения, не стоит принимать трудное решение. Просто подберите другую кандидатуру.

Соруш лучезарно улыбнулся, но чуть снисходительно.

– Ведь я с этого и начал, доктор. Вы – ценный сотрудник. Нам нужны именно вы, но возникли сложности. Проверки теперь затянутся. И понадобится ваша помощь.

– А если вам все же поискать другого?.. Мне дали понять, что большинство направлений моей работы придется отставить в сторону на неопределенный срок. Сосредоточиться на каком-то одном.

– Полагаю, что у вас нет выбора. Вы ведь патриот? – этим вопросом он, видимо, собирался смягчить свой категоричный тон.

– Разумеется, – ответил Фардин, у него перехватило дыхание, словно Соруш взял его за горло. Но все еще только начиналось. – Возможно, вы знаете о том, что мой дядя…

– Да-да, Ильфар Фируз – уважаемый герой Священной обороны. Только ведь речь о вас, а не о нем.

– Не понимаю, в чем я провинился? – смущенно развел руками Фардин, мол, вот он я весь, как на ладони, перед ясными очами Соруша.

– Стоит ли лукавить, доктор? Речь идет о вашем незаконном переходе границы с Азербайджаном в девяностом году и о последовавшем аресте.

– И в чем камень преткновения? – Фардин изобразил облегчение. – Ваши коллеги тогда разобрались и отпустили меня. Правда, едва не довели до инфаркта мою старенькую бабушку, с которой мы бежали из Баку. Но отпустили.

– Почему вы бежали оттуда? Вас преследовали? Это было уголовное преследование?

Вот теперь Соруш по-настоящему стиснул воображаемые пальцы на горле Фардина.

– Вы наверняка помните, что происходило в Союзе в конце восьмидесятых? Я не буду излагать вам прописные истины.

– Но ведь вы не армянин, – кивнул Соруш.

– Бандиты, забившие до смерти моего деда, думали иначе. То, что творилось тогда в Баку, я буду вспоминать до конца своей жизни, это приходит в страшных снах. Единственным выходом стало бегство.

– Ну это, по меньшей мере, авантюра, – Соруш пожал плечами. Под тканью серо-стальной рубашки с длинным рукавом стали заметны крепкие мышцы.

Саваковец достал сигареты «Bahman», одни из самых дорогих, и вальяжно закурил, предложив сигарету и собеседнику. В здании курить не разрешалось, и Фардин отказался, хотя в другой ситуации с удовольствием бы закурил. «Bahman» он себе позволить не мог – каждый день выкладывать по четырнадцать тысяч риалов за пачку.

– Вы ведь могли уехать в любую другую союзную республику.

– Кроме дяди Ильфара у меня нет родственников. Да и ведь я перс, чистокровный и всегда хотел побывать на родине предков… Когда ночью к бабушке ворвались головорезы, забрали все что было ценного – серебряные ложки, украшения и даже ковер, еще Тебризский – это было последней каплей. Я узнал от знакомых азербайджанцев, у кого родственники жили в Тебризе или Ардебиле, что они шастают через границу. Срезали колючую проволоку и снесли заграждения. Я понимал, что долго это не продлится, и принял единственно правильное решение. У нас с бабушкой и вещей-то не было. Только документы и мой университетский диплом, – он замолчал.

Опустив голову, Соруш задумчиво курил.

– Вот собственно и все, – подытожил Фардин. – Если возвращение на родину считать правонарушением, тогда, конечно. Я даже не в обиде на тех ваших коллег, которые меня арестовали. В итоге ведь разобрались по совести.

– В отпуск собираетесь? – неожиданно спросил Соруш.

– Полгода деньги копил, – охотно ответил Фардин. – Билеты дорогие.