– Доктор этот, Малышев, прислал пометку: «активность зафиксирована».

– Какой к чёрту «активность», он по всем базам…

Он не стал подходить ближе. Он уже знал, что их разговор кончится так же, как всегда: испуганным шёпотом про «информационный шум» и «ошибку синхронизации». Ему не хотелось снова слышать собственную фамилию из чужих ртов с таким выражением, будто речь о вирусе.

С другой стороны площади, возле фонтанчика (этот хотя бы работал), стояла группа подростков с камерами. Один девчонки вслух читала что-то с планшета:

– «…и тогда следователь Лисов, понимая, что другого выхода нет, отдал свой временной ресурс системе, отмотав собственную жизнь назад…» – Она сморщилась. – Фу, какая пафосная фигня.

– Да это фанфик, – отмахнулся парень. – Тут ещё вторая часть, где он оказывается в детстве и всё делает правильно.

– А в другом пишут, что он сбежал, – вмешалась третья. – Что его вообще не нашли. Типа «призрак в сети».

– Призрак в сети круче, – авторитетно сказал парень с камерой. – Я про это ролик делаю.

– А я, – тихо сказал он сам себе, – пока что просто человек, который замёрз.

Ветер доносил куски чужих версий его жизни. Одни – романтизированные, другие – демонизированные. Город оказался идеальным писателем фанфиков: он не мог успокоиться, пока не перепробовал все варианты сюжета. В какой-то из них он был мучеником. В другой – злодеем. В третьей – NPC, технической ошибкой в чужой игре.

Сеть помнит. Но сеть не обязана быть честной.

Он поймал своё отражение в покрытой пылью витрине сувенирного киоска. Там продавали часы – дешёвые, с логотипом города, с выгравированными датами. На одних было: «Мы пережили 12.04.2022», на других – «Моё время – мой город», на третьих – просто циферблат без цифр, только стрелки, крутящиеся вразнобой. За стеклом он увидел себя, стоящего среди этих сувениров. Как экспонат.

В отражении кто-то подошёл к нему слева. Он уже не удивлялся, поэтому повернулся спокойно.

Мужчина лет тридцати, аккуратный, в мягком пальто, с портфелем. Лицо – такое, которое могло работать в банке, в школе, в отделе кадров. В руках – папка, из которой торчал край официального бланка. Взгляд – усталый, но внимательный.

– Простите, – сказал он. – Можно вопрос?

– Попробуйте, – ответил Мартин.

– Вы… – мужчина запнулся. – Вы – тот самый Лисов?

Фраза снова. Как заезженная пластинка. Он кивнул. Мужчина отвёл взгляд на секунду, словно собрался с духом.

– Я… – он выдохнул. – Я работаю в архиве реестра. – Он показал краем папки герб, штамп. – Каждый день вижу вашу карточку. Три месяца назад мне поручили «привести её в соответствие». – Он усмехнулся одними уголками губ. – Я до сих пор не знаю, с чем.

– И? – спросил Мартин.

– И… – мужчина пожал плечами. – Я почти разделся. Не в прямом смысле. – Он поискал слова. – Знаете, когда тебе говорят: «Выбери один вариант правды, а остальные удали», – это вроде бы работа. Но когда ты читаешь десять протоколов, двадцать свидетельств, сто комментариев… – он покачал головой. – В одной версии вы спасли мою двоюродную сестру. В другой – из-за вас мой отец застрял в петле на шесть часов. Я не знаю, кто из них «прав». Они оба живут с этим.

Мартин молчал. Что тут скажешь? «Извините, что разочаровал ваш рабочий день»?

– Я пытался, – продолжил архивист. – Составить «среднюю». Как нам учили. Типа: «по совокупности данных вероятнее всего, что…» – он сделал неопределённый жест. – Но каждый раз, когда я нажимал «сохранить», система… – он поморщился, – …сбой. «Ошибка синхронизации». Или вылет. Или коррапт файла. – Он посмотрел прямо. – Такое ощущение, что она сама не хочет, чтобы вас свернули в одну строчку.

– Я думал, – тихо сказал Мартин, – это люди не хотят.

– Люди тоже, – согласился тот. – Но сеть… – он кивнул на обелиск, на провода над площадью, на телефоны в руках прохожих, – …она как будто сопротивляется. Как будто ей нужен кто-то, кто остаётся… – он поискал слово, – …незакрытым делом.

«Хронофаг», – снова шевельнулось внутри. Не чудовище, а то, что переваривает память, оставляя не до конца усвоенные куски.

– Я сегодня утром получил уведомление, – добавил архивист. – «Карточка LISOV.M обновлена». Я подумал: опять что-то поправили наверху. А теперь… – он развёл руками. – Я вас вижу. Вы ходите по площади, как живой. – В взгляд его вдруг прорезался страх, тот самый, глубокий. – Если я сейчас вернусь и отмечу вас как «живого», у меня рухнет пол-базы. Пойдут цепочки изменений: выплаты, статусы, дела. – Он замолчал. – Если отмечу как «мертвого»… – он пожал плечами. – Мне будет страшно за зеркало.

– Вы хотите, чтобы я сказал, что вам делать? – спросил Мартин. – С моей карточкой?

– Я хочу… – с неожиданной искренностью сказал тот, – чтобы кто-нибудь в этом городе наконец сказал мне, что правда. Хоть по одному пункту. – И после паузы, уже почти шёпотом: – Но, кажется, самое честное – оставить всё, как есть. Вопросом.

Они стояли молча. Площадь жила, обелиск тихо шуршал потоками света. В отражении стекла киоска они выглядели как два человека, случайно задержавшихся у витрины. В другом слое – как два элемента схемы: узел и тот, кто пытается его описать.

– Делайте, как не сломает вам голову, – сказал наконец Мартин. – Или… – он чуть усмехнулся, – …как меньше сломает чужие.

Архивист кивнул, будто получил инструкцию. Хотя никакой инструкции в этой фразе не было.

– Знаете, самое странное? – сказал он на прощание. – Мы сделали этот мемориал, чтобы «зафиксировать истину». А он получился… – он посмотрел на обелиск, где в свете переплетались взаимно исключающие строки, – …как город. Память, которая спорит сама с собой. – Он повернулся, собираясь уйти, и вдруг добавил: – Если вам когда-нибудь скажут, что вы «оправданы» или «осуджены» окончательно… – он улыбнулся каким-то своим мыслям. – Не верьте. Они просто устали считать.

Он ушёл, растворился в потоке людей, несущих свои папки, свои даты, свои маленькие личные «до» и «после».

Мартин остался на площади. Город вокруг продолжал помнить его – и забывать – одновременно. Каждое стекло, каждый экран, каждая запись добавляли к нему ещё одну маску. Он чувствовал себя не человеком, а местом, где разные версии правды сталкиваются и не могут разойтись.

Мир больше не болел течением времени. Он болел его отражениями.

Он заметил, что начинает мёрзнуть, только когда пальцы потеряли чувствительность. Площадь, обелиск, панели с биографиями – всё это вдруг стало плоским, как картинка в учебнике. Он развернулся и пошёл прочь, не выбирая специально направления. Город сам подсовывал улицы.

Сумерки уже окончательно подсели на окна. Витрины светились, как аквариумы. В каждой – свой маленький, отдельный мир: манекены в одежде прошлых сезонов, ноутбуки с мигающими экранами, лампы, мебель, торты. Время внутри витрин шло иначе: где-то застряло на вечном «распродаже до конца месяца», где-то вообще стояло – как на макете.

Он поймал своё отражение в тёмном стекле офисного здания. За стеклом сидели люди, глядя в мониторы; их экраны освещали лица снизу, как костёр. На одном мониторе он увидел собственную фотографию. Презентация, слайд: крупное чёрно-белое лицо, под ним два столбца текста. В левом: «Положительная версия». В правом: «Отрицательная». Стрелки, тезисы, цитаты. Кто-то готовил очередной доклад о нём.

Его отражение стояло поверх этого слайда, как третий столбец, для которого не нашли названия.

Он отвернулся. В груди легонько скреблось – не очень больно, скорее, настойчиво. Мир не просто отнял у него право на одну биографию; мир демонстративно развесил все варианты на каждом углу. «Не узнаю себя», – всплыло вдруг, чужим голосом. Его собственным, но из другой линии. Там, где он слышал про себя что-то совсем другое.

– Это уже было, – сказал он вслух.

Прохожий рядом обернулся, проверяя, к нему ли обращаются. Не к нему. Мартин говорил не с улицей. С тем, кто иногда откликался изнутри, с лёгкой задержкой.

Дальше дорога вывела его к магазину электроники. Большому, стеклянному, яркому, как рана. На всём первом этаже – стена телевизоров. Они были включены на разные каналы, но в какой-то момент картинки синхронизировались: на всех – говорящие головы в студиях. Кто-то спорил про новую реформу, кто-то – про спорт. На одном из экранов – всё то же ток-шоу, голос которого он уже узнавал.

Он невольно остановился. Экран, ближе всех к выходу, показывал знакомое студийное оформление: ведущая, двое экспертов. Внизу подпись: «СПОР О ПРОШЛОМ: ЛИСОВ – ГЕРОЙ ИЛИ ВИНОВНИК?» Дата в углу – сегодняшняя. Или вчерашняя. Цифры было сложно поймать: 12.04.2025 мигало, меняясь на 11.04, потом снова возвращаясь.

– Мы не можем игнорировать тот факт, – говорил первый эксперт, нервно поправляя очки, – что без его вмешательства система не вышла бы на стабильный режим. Да, были нарушения, да, были несогласованные действия. Но результат? – Он развёл руками. – Город жив.

– Город жив, – перебила его женщина напротив, – но по какой цене? Вы забываете о тысячах личных трагедий. О тех, кто застрял, о тех, кто потерял годы, – она подняла руку, и на экране вспыхнул график, линии, столбики. – И во всех этих случаях фигурирует одно и то же имя. Лисов.

Мартин смотрел на себя, перелистываемого, как пункт в отчёте. С первого экрана в витрине его лицо было освещено холодным студийным светом. На втором – та же фотография, но с другим цветокорректом. На третьем – кадр, выдернутый из внутренней камеры «Хронос»: он в коридоре, бегущие люди на заднем плане, полоска времени внизу. На четвёртом – вообще не он; какой-то другой мужчина, похожий только силуэтом, постановочно бросался к мифическому рубильнику. Таким его представляло чьё-то воображение.

– Смотрите, – ведущая улыбнулась в камеру, как будто рассказывала анекдот, – в нашем опросе зрителей сорок восемь процентов считают его спасителем, сорок пять – виновником, семь – сомневаются. – Она пожала плечами. – Совершенное равновесие.

На экране выскочила диаграмма: круг, разрезанный почти пополам. Один сектор – зелёный, другой – красный, тонкий кусочек – серый. Его имя стояло посередине круга, без цвета.

Мартин поймал своё отражение на стекле перед этой диаграммой. Он стоял ровно в центре, так, что его голова попадала в этот кружок. Со стороны он сам был похож на часть графика.

«Не так», – сказал другой голос. – «Ни так, ни так».

Он отступил. Ноги глухо отозвались по плитке. Справа от магазина – узкая улочка, менее освещённая. Он свернул туда, как будто это могло вывести его из зоны поражения общественного мнения.

Здесь было тише. Меньше света, больше теней. Дома старые, с облупленной штукатуркой, с балконами, которые казались временными конструкциями уже последние двадцать лет. В окнах – отражения телевизоров, новостей, сериалов. В одном окне он увидел старую женщину, которая смотрела в пустой экран; тот был выключен, но в чёрном стекле отражался обелиск с площади. Город кормил себя своими памятниками даже в частных квартирах.

Он прошёл мимо витрины маленького фотоателье. Там до сих пор печатали фотографии на документы, свадебные альбомы, похоронные портреты. На стене висели образцы: улыбающиеся пары, дети, мужчины в костюмах. Среди них – рамка с надписью «до/после», а внутри – два снимка: на одном мужчина помоложе, на другом – постарше. Подпись: «До “Синхрона” / После». У старшего на лице – тот самый, ставший уже общим, оттенок усталости.

В стекле ателье он увидел своё лицо между этими двумя. И снова «не узнаю себя». В этом городе своё лицо уже давно перестало принадлежать ему одному.

Осознание прикатывалось не сразу. Сначала – раздражением: сколько можно. Потом – усталостью. Наконец – чем-то вроде смирения. Если ты стал интерфейсом, тебе поздно претендовать на исключительные права на собственный образ.